– Держи, Маргус. Да не профукай, як ты умеешь – такый фонарык вже не купишь…
Увы и ах – половину подаренного Маргус профукал в первую же неделю пребывания в новом коллективе. В том числе и «фонарык». Э, да что вы хотите – искусству сохранять свои вещи в казарме за полгода не научишься… И надо сказать, Маргус по этому поводу здорово переживал, хоть и жадным не был, да и в темноте прекрасно видел безо всякого фонаря – а все равно расстроился.
– Ты чего играешь, Маргус? – догнал его Алексеев. Избавленный от этого проклятого ящика, он чувствовал себя окрыленным – словно в невесомости.
– Не знаю, – оторвался от губной гармошки Ауриньш. – В кино один солдат играл эту музыку, я запомнил, теперь вот пробую…
– Ну-ка, ну-ка… Э, да это «Лили Марлен»! Слова знаешь?
– Нет, я только мелодию слышал. А ты знаешь?
– А как же! Давай, играй!
Мишка перебросил десантный «калашников» на грудь, лихо сдвинул шапку на затылок и, воодушевляясь с каждым шагом, запел:
Понемногу песню начали подтягивать остальные «немцы» первого взвода:
К ним подключились и другие – даже те, кто не знал слов, но как-то помыкивали в такт, а уж последние строчки тянули все хором:
И оказалось – на удивление хорошо шагается под эту песню. Недаром немцы через всю Европу под нее протопали, уж они в этом толк понимали.
– Ауриньш, что за херня! – возник рядом Бздынь. – Отставить фашистские песни!
– Да товарищ капитан! – дружно вступились все. – Что тут фашистского? Нормальная солдатская песня!
– Не звездите мне тут! Про что хоть поете?
Перевели охотно, в цветах и красках.
– Вот и все, – пояснил Алексеев. – Ее в войну и англичане пели, и американцы. Нормальная же песня. И шагается под нее хорошо.
– Лучше б «Катюшу» спели, – проворчал Бздынь. – Ее хоть знают все…
– «Катюша» – хорошая песня, – согласился Маргус, – только на такой темп движения она плохо ложится…
– Это точно, – вынужден был признать ротный. – Ладно, пойте… Гитлерюгенды хреновы.
И гармошка зазвучала вновь – уже в полный голос. И курсанты уже не засыпали на ходу – лучше всяких команд и окриков подбадривала старая песня о вечной солдатской тоске по дому. Немного печальная, но все равно хорошая. Солдатская, одним словом. И легко верилось в то, что под такую песню и в самом деле можно хоть через всю Европу прошагать…
Назад в Рязань рота возвращалась через две недели. За это время Ока уже разлилась, и посуху было ни пройти, ни проехать. Поэтому роту перебрасывали по воздуху, эскадрильей «Аннушек». Самолеты летели низко, на стометровой высоте. Внизу проплывали, вспыхивая отраженным вечерним солнцем, полузатопленные березовые рощи. Маргус весь полет не отрывался от иллюминатора, плюща тонкий нос о холодный плексиглас.
– Что, красиво? – кивнул Алексеев, сидевший на соседнем дюралевом сиденье.
– Березы красивые, – оторвался Маргус от иллюминатора. – Кое-где уже начинают распускаться листья, и они становятся похожи… – Маргус помялся, подбирая слова: – На молоденьких девушек! Да-да – знаешь, когда они в первый раз делают взрослую прическу и немного этого стесняются…
– Ого! Да ты у нас еще и поэт! – удивился Мишка. – Что значит, есенинские края – даже горячие прибалтийские парни вдохновляются!
– Т`ин кэуэн, – Валентина Алексеевна легко щелкала клавишами пульта лингафонного кабинета. – Прослушайте текст. По окончании будьте готовы выйти к доске и записать то, что поняли. Слушайте внимательно, текст будет повторен только один раз… – надев наушники, она опустила глаза, бегло просматривая отпечатанный текст.
Курсанты хмурились, напряженно ловя слова, произносимые писклявым девчоночьим голоском – ну тараторит же малявка, фиг чего уловишь… Не хмурился лишь неунывающий здоровяк Федор Пастухов – подперев румяную щеку ладонью, он мечтательно улыбался. И затуманенный взор его был устремлен не в тетрадь, а вперед и чуть вниз – в сторону учительского стола. Валентина Алексеевна пришла на занятие в модной джинсовой юбке с разрезом. Разрез был как разрез, вполне целомудренный – чуть выше колена, но… Много ли надо здоровому тренированному восемнадцатилетнему балбесу, у которого весенней порой гормоны бурлят, пузырятся и брызжут, как лава из вулкана? Молочно белеющее колено в таинственной тени разреза приковало взгляд Федора намертво – словно японского смертника к пулемету. Во рту пересохло. Кровь долбила в виски пудовой кувалдой.
– Пастухов тунджи! – вздрогнув, услышал он и опомнился. – Цин, лай джер… Пожалуйста, идите сюда…
