— Ты спал? — спросила она.

— Немного. Можем ехать?

Они могли бы добраться до Манхэттена в три часа дня, а въехать в город в воскресенье гораздо проще, чем понедельник утром, в «час пик», но отели в Нью-Йорке стоили дорого, так что ей наверняка пришлось бы воспользоваться кредитной карточкой. Вот почему они остановились в «Мотеле 6» в городе Харвич, штат Коннектикут. Она сняла один номер, и в ту ночь он занялся с ней любовью. Не потому, что хотел, она это чувствовала, просто понял, что этого хочет она. Может, нуждается в этом.

Это было потрясающе, хотя она и не могла точно объяснить, почему; несмотря на все эти шрамы под ее руками, какие-то гладкие, какие-то шершавые, создавалось ощущение, что она занималась любовью во сне. И в ту ночь ей приснился сон: она видела поле роз, на дальнем краю которого стояла огромная Башня, построенная из черного камня. В стене, на приличной высоте, светились красные фонари… только у нее возникло ощущение, что не фонари это, а глаза.

Ужасные глаза.

Она слышала поющие голоса, много голосов, тысячи, и поняла, что некоторые из них — голоса его ушедших друзей. Проснулась со слезами на щеках и осознанием потери, хотя он лежал рядом с ней. Она знала, что после этого дня она его больше не увидит. Понимала, что оно и к лучшему. И, однако, согласилась бы на что угодно, лишь бы он вновь занялся с ней любовью, пусть даже отдавала себе отчет в том, что любовью он занимался не с ней: даже когда входил в нее, мысли его были далеко-далеко, с теми голосами.

С теми ушедшими голосами.

В понедельник, 21 июня 1999 года, солнце светило на Нью-Йорк, как будто Джейк Чеймберз не лежал мертвым в одном мире, а Эдди Дин — в другом; как будто Стивен Кинг не лежал в палате интенсивной терапии в больницы Льюистона, только на короткие периоды времени приходя в сознание; как будто Сюзанна Дин не сидела наедине со своим горем в поезде, который мчался по древним, разболтанным рельсам по темным просторам Тандерклепа в город-призрак Федик. Другие хотели сопроводить ее в этой поездке, хотя бы до Федика, но она попросила отправить ее одну, и они уважили ее желание. Она знала, что ей полегчает, если она сможет поплакать, но пока ей это не удавалось: несколько слезинок, как короткие, бесполезные дожди в пустыне, вот и все, на что она сумела сподобиться, хотя у нее и было жуткое предчувствие, что ей многое не известно и на самом деле все гораздо хуже.

«Хрен тебе, никакое это не предчувствие», пренебрежительно прокаркала Детта из глубин подсознания, когда Сюзанна, сидя у окна, смотрела темные и скалистые бесплодные земли и изредка встречающиеся руины деревень и городов, покинутых после того, как мир сдвинулся. -Нет у тебя интуиции, девочка! Только вопрос, на который ты не можешь ответить: кто из них, старый, длинный, уродливый или юный мастер Сладенький сейчас гостят у твоего мужчины в пустоши на краю тропы».

— Пожалуйста, нет, — пробормотала она. — Пожалуйста, никому не надо у него гостить. Господи, я не переживу еще одной смерти.

Но Бог оставался глухим к ее молитве, Джейк оставался мертвым, Темная Башня по-прежнему возвышалась на краю Кан'-Ка Ноу Рей, отбрасывая тень на миллион кричащих роз, а в Нью-Йорке жаркое летнее солнце светило как на хороших людей, так и на плохих.

Можешь сказать мне аллилуйя?

Спасибо, сэй.

А теперь пусть кто-нибудь прокричит мне большой, достойный бога-бомбы аминь.

Миссис Тассенбаум оставила автомобиль в гараже «Быстрая парковка» на Шестьдесят третьей улице (знак-указатель, стоявший на тротуаре, изображал рыцаря в доспехах за рулем «кадиллака», с копьем, торчащим из окна водителя), где она и Дэвид круглогодично арендовали две ячейки. Их квартира находилась неподалеку, и она спросила Роланда, не хочет ли он пойти туда, принять душ, немного отдохнуть… хотя и не могла не признать, что он и так выглядит неплохо. Она купила ему новые джинсы и белую рубашку, рукава которой он закатал до локтей. Она купила также расческу и баллончик мусса для волос, который больше напоминал суперклей. С его помощью ей удалось убрать со лба непокорные, тронутые сединой волосы и открыть интересное, пусть и угловатое лицо. По его чертам она бы сделала вывод, что среди предков Роланда были и квакеры, и индейцы чероки. Сумка с орисами снова висела у него на плече. В ней теперь лежал и револьвер с ремнем-патронташем. Сверху он прикрыл содержимое сумки футболкой с надписью на груди «ДНИ ГОРОДА БРИДЖТОНА…»

Роланд покачал головой.

— Я благодарен тебе за предложение, но хотел бы как можно скорее сделать то, что должен здесь сделать, а потом вернуться туда, где мое место, — он оглядел толпы спешащих по тротуарам людей. — Если такое есть.

— Ты мог бы остаться в квартире на пару дней и отдохнуть. Я бы побыла с тобой, — «и затрахала бы тебя до упада, если тебе угодно», — подумала она и не могла не улыбнуться. — Я понимаю, ты не останешься, но хочу, чтобы ты знал, есть такая возможность. Он кивнул.

— Спасибо тебе, но есть женщина, которая ждет моего возвращения, хочет, чтобы я вернулся, как можно быстрее, — он чувствовал, что это ложь, и большая ложь. С учетом того, что уже произошло, какая-то его часть полагала, что Сюзанна Дин хочет, чтобы Роланд вернулся в ее жизнь, ничуть не больше младенца, мечтающего, чтобы в его бутылочку с молоком добавили крысиного яда. Айрин Тассенбаум, однако, приняла его слова за правду. И какая-то ее часть стремилась вернуться к мужу. Она позвонила ему прошлым вечером (из телефона-автомата, расположенного в миле от мотеля, из соображений безопасности), и у нее создалось впечатление, что Дэвид Тассенбаум наконец-то соблаговолил обратить на нее внимание. После знакомства с Роландом внимание Дэвида уже не тянуло на первый приз, максимум, на второй, но что-то, как известно, лучше, чем ничего. Она же понимала, что Роланд Дискейн очень скоро исчезнет из ее жизни, а ей придется одной возвращаться в северную часть Новой Англии и объяснять, что с ней приключилось. Какая-то ее часть скорбела о неизбежном расставании с Роландом, но приключений последних сорока, или около того, часов, могло хватить ей до конца жизни, не так ли? Не только приключений, но и пищи для размышлений, это тоже. Прежде всего, мир оказался гораздо сложнее, чем она себе его представляла. А реальность — шире.