Гитлер был страстно влюблен в Гели, дочь своей сводной сестры Ангелы. Девушка вела его хозяйство. Однако Гели отвергала навязчивые ухаживания своего дяди и завязала нежную дружбу – а может, и интимные отношения – с личным шофером Гитлера, Эмилем Морисом. Гитлер был взбешен, когда узнал об этом, и Морис опасался, что Гитлер может убить его¹⁹.

Однако ключевой вопрос, который если и не задавали прямо, то подразумевали, заключался в том, какой характер носили отношения Гитлера и Гели. Различные второстепенные источники, преимущественно люди, выступавшие против Гитлера, утверждали, что он склонил Гели к сексуальным отношениям – настолько извращенным, что это довело девушку до самоубийства.

И хотя не было прямых доказательств сексуально-извращенной связи Гитлера с собственной племянницей – ведь если бы они были, то разрушили бы его растущую популярность в 1930-е годы, – было очевидно, что ее смерть стала серьезным ударом для Гитлера. В своих мемуарах Лени Рифеншталь описывает встречу с Гитлером в его мюнхенской квартире на Рождество 1935 года. Во время этой встречи он открыл одну запертую комнату и показал ей скульптуру – бюст Гели, «украшенный цветами»²⁰. Гитлер тогда сказал ей, что «очень любил» Гели и что она была «той единственной женщиной», на которой он мог бы жениться. Сразу же после смерти Гели в 1931 году Гитлер был в таком тяжелом эмоциональном состоянии, что попросил Грегора Штрассера помочь ему пережить кризис – по иронии судьбы брат Штрассера впоследствии обвинит Гитлера в сексуальных отклонениях.

Одержимость Гитлера своей племянницей Гели не говорит о том, что у него вдруг возникла потребность человеческого общения с равными себе. Он не искал дружбы или душевного родства с Гели. Наоборот, он стремился к полному доминированию над ней. Эпизод с Гели вовсе не указывает на нежную сторону личности Гитлера, он скорее характеризует его как человека, неспособного создать нормальные личные отношения.

Гитлер сумел защитить свою репутацию, невзирая на самоубийство племянницы в его собственной квартире, а заодно и разобраться с газетой «Echo der Woche». Слухи о сексуальных отношениях между Гитлером и Гели остались недоказуемой болтовней. И Гитлер сумел овладеть собой после смерти Гели, хотя и – как обнаружила Рифеншталь – превратил ее комнату в место поклонения. Он решил продолжать изредка встречаться с молодой легкомысленной блондинкой по имени Ева Браун, с которой познакомился в фотоателье Генриха Гофмана, но на многие годы отдал большую часть своего времени делам политическим.

Политический вопрос, требующий немедленного решения, заключался в том, стоит ли Гитлеру вступать в борьбу с Паулем фон Гинденбургом за президентское кресло в 1932 году. Серьезных шансов на победу у Гитлера не было – Гинденбург как глава государства предлагал своему народу значительно больше объединяющих нацию альтернатив. Однако громкая и интенсивная избирательная кампания могла бы укрепить общественное положение Гитлера, хотя с другой стороны – низкие показатели на выборах были бы унизительны. Это был сложный выбор, и в течение нескольких недель Гитлер не мог определиться.

Нерешительность – далеко не та черта, которая ассоциируется с харизматичным лидером; но у Гитлера она безусловно присутствовала. Геббельс, например, возмущался тем, что Гитлер в 1930 году никак не мог определиться – исключать Отто Штрассера из нацистской партии или нет. «Это так типично для Гитлера, – пишет он в своем дневнике 25 июня 1930 года, – сегодня он снова отступил… он раздает обещания и не выполняет их»²¹.

Но, как мы уже поняли, эту некоторую нерешительность Гитлера не стоит путать с недостатком решимости в глобальных вопросах. В разрешении больших задач и определении конечных целей Гитлеру все было предельно ясно. Но тактика его не всегда была однозначной. Он мог откладывать принятие решения, выжидать, наблюдать за тем, как развиваются события. По его мнению, это увеличивало шанс принять правильное решение. Именно таким был случай с Отто Штрассером и его изгнанием из партии летом 1930 года. Затягивая с принятием решения, Гитлер узнал, что думают по этому поводу другие высокопоставленные однопартийцы, и одновременно позволил Штрассеру окончательно восстановить всех против себя.

Точно также обстояли дела с решением об участии в президентских выборах. Это был вопрос сугубо тактический, и Гитлер, в конце концов, решил, что выиграет больше, если выступит против Гинденбурга, чем если откажется от борьбы. Эта борьба, в частности, пришлась по вкусу Йозефу Геббельсу. Ему было поручено запустить машину нацистской пропаганды еще в 1930 году. И теперь, два года спустя, он должен был продемонстрировать соратникам, каким опытным политическим агитатором он стал. Примечательной особенностью президентской компании Гитлера было то, что он перемещался с митинга на митинг на самолете. Образ фюрера, спускающегося с небес подобно божеству, был позднее использован Лени Рифеншталь в начале ее собственного пропагандистского фильма «Triumph des Willens» («Триумф воли»), выпущенного в 1934 году, и был изначально использован в ходе избирательной компании. Однако в 1932 году Геббельс потрудился значительно серьезнее, и его деятельность не ограничилась использованием самолетов. Координация статей в прессе по всей Германии; жесткий график митингов; и, наконец – революционный плакат, изображающий Гитлера на черном фоне – многие методы пропаганды впервые были использованы именно нацистами. Практически все эти нововведения призваны были создавать ореол интригующей таинственности вокруг фигуры Гитлера.

Графу Иоганну-Адольфу фон Кильмансеггу, офицеру чуть старше двадцати лет, посчастливилось услышать выступление Гитлера во время избирательной кампании. «В то время Гитлер был первым, и единственным, политиком, который пользовался всеми современными видами транспорта. Других деятелей мы могли увидеть только в кинохронике, или прочитать про них в газете. Гитлер же был повсюду, он перелетал на самолете с места на место, со встречи на встречу».

«Так было и во время встречи в Касселе. В то время я служил в Кассельском гарнизоне, и из чистого, так сказать, любопытства, отправился с товарищем на эту встречу. Я хотел посмотреть на него и послушать его. Там натянули большой навес, под ним находилось порядка 7000 человек… и первое, что меня поразило, – Гитлера среди них не было. Это было частью его тактики, его метода – тогда мы этого не понимали, но знаем теперь. Он намеренно заставлял людей ждать. Думаю, мы ждали часа два-три. Обычно, когда человек вынужден так долго ждать, он начинает нервничать. Ожидание же этого человека, наоборот, успокаивало людей. Я был этим очень впечатлен»²². Когда Гитлер прибыл и начал говорить, Кильмансегг, находившийся позади толпы, не услышал ничего особенного. Это было то же самое, «о чем пишут в газетах». Его значительно больше впечатлило поведение огромной толпы людей, которые так спокойно ожидали прибытия Гитлера. Было ясно, что они «ждут своего спасителя».

Посулы Гитлера офицерам немецкой армии были гораздо более конкретны, чем общие фразы о национальном избавлении, предназначенные для широких масс. Гитлер обещал военным смыть «позор» поражения и поднять их престиж, пострадавший в результате Первой мировой войны. «Я родился в 1912 году, – вспоминает Ульрих де Мезьер, который в то время был молодым офицером. – Поэтому мое сознание формировалось в двадцатые годы, а тогда нас терзали экономические проблемы Веймарской республики и тяжкий груз Версальского договора, который весь немецкий народ считал позором. Мы потеряли территории, мы были вынуждены выплачивать репарации, и самое главное – мы расплачивались за то, в чем немецкий народ не чувствовал своей вины, – за войну 1914 года… А тут приходит человек и призывает нас к национальной революции»²³.

Приблизительно в это же время Теодор Эшенбург также впервые посетил встречу Гитлера с избирателями. Как мы помним, Эшенбург в 1929 году считал Гитлера политической угрозой. Но теперь у него складывается другое впечатление: «Я впервые испытал подобное – как человек может доминировать над огромной массой людей таким удивительным образом, как он сделал это в зале Sportpalast [в Берлине]. Это невероятно впечатлило меня и напугало одновременно. Я сидел, а слева, справа и позади меня национал-социалисты визжали от восторга. Это началось, когда он [Гитлер] спустился сверху, как бог. Вполне мессианский образ. Это было очень эффектно и страшно одновременно»²⁴.