— Так где будем есть? — спросил Боб. — Кажется, знатока ресторанов в этом коллективе нет.

— Я вырос в семье, где повара лучше, чем в любом ресторане, — гордо ответил Сурьявонг.

— Так мы едем к тебе домой?

— Моя семья живет возле Чанг-Мая.

— Там будет зона боев.

— Вот почему я думаю, что они сейчас уже во Вьентьяне, хотя правила секретности не позволили им мне сказать. Мой отец заведует сетью патронных заводов. — Сурьявонг усмехнулся. — Я постарался кое-какие оборонные заказы сплавить своей семье.

— Иначе говоря, твой отец для этой работы лучшая кандидатура.

— Лучшая кандидатура — моя мать, но Таиланд есть Таиланд. Наш роман с западной культурой кончился лет сто назад.

Пришлось спросить солдат, а они знали только такие места, которые жалованье им позволяло. Поэтому все четверо оказались в круглосуточной забегаловке не в самой худшей части города, но и не в лучшей. Все было настолько дешево, что практически бесплатно.

Сурьявонг и солдаты набросились на еду так, будто никогда ничего лучше не ели.

— Правда, здорово? — спросил Сурьявонг. — Когда мои родители обедали с гостями в столовой, мы ели в кухне, то, что едят слуги. Вот именно это. Настоящую еду.

Наверняка именно поэтому американцы в «Ням-няме» в Гринсборо тоже были в восторге от того, что там подавали. Воспоминания детства. У еды вкус защиты и любви, награды за хорошее поведение. Вкус праздника — мы едим в ресторане. У Боба, конечно, таких воспоминаний не было. Не было ностальгии по пустым оберткам и слизыванию сахара с пластика.

А по чему у него была ностальгия? Жизнь в Ахилловой «семье»? Вряд ли. А семья в Греции появилась слишком поздно, чтобы стать воспоминаниями раннего детства. Ему нравилось жить на Крите, семью свою он любил, но единственные хорошие воспоминания детства были связаны с домом сестры Карлотты, когда она забрала его с улицы, накормила и приютила и помогла пройти тесты Боевой школы — билет с Земли, туда, где ему не грозил Ахилл.

Единственный момент из всего детства, когда он был в безопасности. И хотя в то время он не верил в это и не понимал, это было время, когда его любили. Если бы можно было в ресторане получить еду, которую готовила в Роттердаме сестра Карлотта, может быть, он бы тоже чувствовал себя как те американцы в «Ням-няме» или эти тайцы здесь.

— Нашему другу Бороммакоту наша еда не нравится, — сказал Сурьявонг. Говорил он по-тайски, потому что Боб довольно быстро усвоил этот язык, а солдаты на общем говорили хуже.

— Может быть, она ему не нравится, но от нее растут, — сказал один солдат.

— Он скоро будет с тебя ростом, — добавил другой.

— А какой рост бывает у греков? — спросил первый. Боб замер. Сурьявонг тоже.

Солдаты поглядели на них встревоженно.

— Вы что-то заметили, сэр?

— Откуда вы знаете, что он грек? — спросил Сурьявонг. Солдаты переглянулись и сумели подавить улыбку.

— Думаю, они не дураки, — сказал Боб.

— Мы видели все фильмы о войне с жукерами, видели ваше лицо. Разве вы не знаете, что вы знамениты?

— Но вы никогда этого не говорили, — сказал Боб.

— Это было бы невежливо.

Боб подумал, сколько людей узнали его в Араракуаре и в Гринсборо и промолчали из вежливости.

В аэропорт они приехали в три часа ночи. Самолет прилетал в шесть. Боб слишком был на взводе, чтобы заснуть. Он остался дежурить, дав солдатам и Сурьявонгу подремать.

Поэтому именно Боб заметил какую-то суету минут за сорок пять до ожидаемого прибытия самолета и подошел спросить.

— Подожди, пожалуйста, мы объявим, — сказал билетный агент. — А где твои родители? Они здесь?

Боб вздохнул. Вот тебе и слава. Хотя бы Сурьявонга они должны узнать. И опять же, они всю ночь были на дежурстве и вряд ли глядели новости, где его лицо то и дело мелькало. Он вернулся, разбудил одного солдата, чтобы тот как взрослый у взрослого выяснил, в чем дело.

Мундир солдата, очевидно, добыл ему сведения, которые штатскому не сообщили бы. Он вернулся мрачный.

— Самолет упал.

У Боба сердце провалилось вниз. Ахилл? Мог он добраться до сестры Карлотты?

Не может быть. Откуда ему было бы знать? Не может же он следить за всеми рейсами в мире?

Письмо. Письмо, которое Боб отправил из казармы. Чакри мог его видеть. Если еще не был тогда арестован. У него было время передать информацию Ахиллу или какому-то посреднику. Как иначе мог бы Ахилл узнать, что Карлотта летит сюда?

— На этот раз не он, — сказал Сурьявонг, когда Боб поделился с ним своими мыслями. — Самолет по многим причинам может выпасть с экрана радара.

— Она не сказала «выпал», — напомнил солдат. — Она сказала «упал».

Сурьявонг был искренне огорчен:

— Бороммакот, мне очень жаль.

Он подошел к телефону и позвонил в кабинет премьера. Быть радостью и гордостью Таиланда, человеком, который только что избежал покушения, имеет свои хорошие стороны. Через пару минут их провели в зал совещаний аэропорта, где сидели официальные лица из правительства и армии, проводя онлайновое расследование по всему миру.

Самолет рухнул над Южным Китаем. Это был рейс компании «Эйр Шанхай», и Китай считал это своим внутренним делом, отказываясь допускать на место катастрофы международную комиссию. Но спутники, наблюдающие за полетами, дали информацию — был взрыв, мощный, и самолет развалился на мелкие фрагменты прямо в воздухе. Уцелеть не мог никто.

Оставалась одна слабая надежда. Быть может, она не успела. Может быть, ее не было на борту.

Была.

«Я мог остановить ее, — подумал Боб. — Когда я согласился поверить премьеру, не ожидая Карлотты, я мог тут же послать ей письмо, чтобы не приезжала». А он вместо этого смотрел новости и поехал развеяться в город. Потому что хотел ее видеть. Потому что боялся и хотел, чтобы она была рядом.

Потому что был слишком занят собой, чтобы подумать о той опасности, которой подвергает ее. Она летела под своим именем — когда они были вместе, она никогда так не делала. И это тоже его вина?

Да. Он позвал ее настолько срочно, что у нее не было времени на прикрытие. Она заказывала билеты по каналам Ватикана, и вот так это и произошло. Конец ее жизни.

Конец ее служения, как сказала бы она сама. Остались недоделанные дела. Работа, которую должны будут закончить другие.

Все, что он делал с самого момента их встречи — крал у нее время, отрывал от тех вещей, которые в ее жизни были действительно важны. Заставляя ее работать на бегу, из подполья — ради него. Когда она была ему нужна, она бросала все. Что он сделал, чтобы это заслужить? Что он дал ей взамен? Сейчас он прервал ее работу навсегда. Она была бы очень недовольна. Но Боб, сейчас, когда с ней уже нельзя было говорить, знал, что она сказала бы.

«Это всегда был мой выбор, — вот что сказала бы она. — Ты — часть той работы, которую поручил мне Бог. Жизнь кончается, и я не боюсь вернуться к Богу. Я боюсь только за тебя, потому что ты так от Него шарахаешься».

Если бы только можно было поверить, что она где-то есть. Что она, быть может, сейчас с Недотепой и взяла ее к себе, как взяла когда-то Боба. И они сейчас смеются и вспоминают нескладного старину Боба, из-за которого только люди без толку гибли.

Кто-то коснулся его руки.

— Боб, — сказал Сурьявонг. — Боб, давай пойдем отсюда.

Боб навел глаза на резкость и понял, что у него по лицу текут слезы.

— Я останусь, — ответил он.

— Не надо, — сказал Сурьявонг. — Здесь ничего не произойдет. Поехали в резиденцию премьера. Именно там сейчас заварится дипломатическая каша.

Боб вытер глаза рукавом, ощущая себя маленьким ребенком. Ничего себе жест — на глазах у своих солдат. Но еще хуже была бы сейчас жалкая попытка просить их не рассказывать. Что сделал, то сделал, что они видели, то видели, значит, так тому и быть. Если сестра Карлотта не стоит пары слезинок от человека, который настолько у нее в долгу, зачем тогда вообще нужны слезы?