— А что это за тримеперидин такой, Петрович? — заговорщицки поинтересовался Виталий, даже и в такой весьма деликатной ситуации не постеснявшийся воспользоваться удобным случаем, чтобы лишний раз пополнить свой инженерно-технический чердак информацией из смежной области, — Что-то на основе триметила или пиперидинола?

— Опиоидный наркотический анальгетик, — механически ответил военврач, — Химическое название: один-два-пять-триметил-четыре-фенил-четыре-пиперидинол пропаноат… Да промедол это, короче! Должен знать, если сам служил. Только не в этом дело. Кажется, я кое-что знаю про это… Слышь, Миха? А у твоего напарника фамилия не Ткач была?

— Ну да, Ткач! — слегка приподнял голову от скрещенных на столешнице рук зарёванный Михаил, — А ты-то откуда знаешь? У операции-то вторая форма допуска была. Не первая, конечно, но ведь и не ДСП даже! Колись давай, Петрович!

— Такой не слишком высокий, но довольно толстый крепыш? — продолжал допытываться Петрович, не обращая особого внимания на яростное сопение Михаила, эмоции которого, похоже, перешли уже в совсем иную плоскость.

— Что ты про это знаешь?! — вскочил угрожающе набычившийся Михаил, — Говори!!!

Вместо ответа Петрович невозмутимо разлил всем по третьему стакану и, приподняв свой в каком-то намечающемся тосте, так же спокойно и выжидающе глянул на Михаила. Ещё недолго простояв перед столом нараскоряку в странной боевой стойке, тот наконец-то взял себя в руки и плюхнулся на своё место, что-то недовольно бурча под нос.

— Ну, — разродился и Петрович, — Тогда, за здоровье твоего радиста! — и опрокинув стопку, тут же смачно захрустел ядрёным бочковым огурцом, демонстративно чавкая и щурясь от якобы охватившего всё его внутреннее естество крайнего удовольствия.

Мы с Виталием без излишних слов только повторили вслед за Петровичем весь нехитрый ритуал за тем лишь исключением, что я терпеть не могу бочковых огурцов, а Витёк так и вовсе, как выяснилось на предыдущей попойке, до четвёртой никогда не закусывает. Но уж после четвёртого стакана начинает метать яичницу, которую любит во всех её видах.

Что же касается Михаила, то он просто сидел, растеряно замерев и глядя на Петровича как глупый бандерлог на умудренного жизнью удава. Который, кстати, вовсе даже и не удав, а питон, а если быть совсем точным, то тигровый питон. Короче, питон — это не удав!

— Да жив твой Серёга! — сдался, в конце концов, Петрович, сжалившись над потерянным видом Михаила, — Жив и, как говорила героиня Веры Алентовой, по-прежнему довольно упитан. И даже на своих ногах бегает где-то там в Москве. И, это, в общем, на счёт формы допуска ты как раз тоже не прав. Разумеется, сам проверишь и перепроверишь, но теперь ваше дело даже «для служебного пользования» не тянет, ибо уникальный случай с твоим не менее уникальным обалдуем уже попал по воле одного молодого профессора в анналы не только нашей отечественной, но и общемировой медицинской практики.

— Почему это вдруг обалдуем? — неуверенно улыбаясь и кое-как вытирая рукавом своего комбинезона заплаканное лицо, спросил Михаил, — И куда это он попал? В какой такой ещё анал-манал? Вроде бы, никогда не водилось за ним, гм, такого!

— Куда, куда… — недовольно проворчал Петрович, — Куда надо, туда и попал! В учебники по военно-полевой хирургии он попал! Я ведь твоего Серёгу лично оперировал в наскоро развёрнутом полевом госпитале под… Ну, да ты, Мих, и сам, в общем-то, знаешь под чем, когда и где. Подробные детали проведённой тогда хирургической операции тебе вряд ли что смогут рассказать, если только ты сам не сможешь представить себе методы лечения костей конечностей с использованием минимально инвазивных технологий остеосинтеза интрамедуллярными гвоздями с блокированием и пластинами с угловой стабильностью винтов. Ну, это такой метод внутреннего остеосинтеза, мужики.

Пожалуй, не менее десяти минут над уставленным разнообразными бутылками, стаканами и закусками столом висела ошарашенная поболее нас самих всеобщая недоумённая пауза, по окончании которой Виталий снова молча разлил всем по привычной дозе и осторожно прокашлялся, как наиболее продвинутый из нас в техническом отношении.

— Что это было? — задал он мучавший всех нас сакраментальный вопрос голосом Алексея Булдакова из «Особенностей национальной охоты», — Минимально… инвазивно… Не, ну, что это про кости, нам это понятно. Про понятие технологии тоже понятие имеем. Какие-то там пластины, винты, блокирование и даже стабильность, Мы, Петрович, как мужики, тоже на троих сообразим. Но что это за интрамедуллярные гвоздики такие, Петрович?!

— Гвозди? Ну, это, скорее, шурупы. Такие анатомичные шурупы из титанового сплава. А всё вместе представляет собой один из методов внутреннего остеосинтеза, — отмахнулся, было, военврач, но заметив наши поморщившиеся фейсы, попытался исправиться, — Ну, это метод обездвиживания костных отломков для сращения огнестрельных переломов. Вам, мужики, наверное, лучше знаком наружный остеосинтез, когда костные отломки соединяют с помощью дистракционно-компрессионных аппаратов внешней фиксации.

— О как! — крякнул я, — Так бы и сказал сразу, а то гвозди какие-то он… Ну, за понимание!

— За понимание! — понимающе ухмыльнулась прочая братия, со звоном сдвигая стаканы.

— А обалдуй он, — продолжил Петрович после того, как основательно закусил, — Обалдуй, потому как он цельную фляжку спирта успел накатить, прежде чем под мой нож попасть. Принесли его ко мне, а он песни орёт, что-то из Есенина, кажется, и, самое главное, всё про какого-то Миху через раз добавляет, типа, промедолу пожалел и весь кайф сломал.

— Да я ему, мля, и без того по два тюбика засадил в каждую ногу, — искренне возмутился Михаил, оскорблённый в своих самых лучших чувствах, — А как же его вытащили? Там…

— А ничего там уже больше не было! — довольно резко оборвал его Петрович, — Как только ты, гм… сделал своё дело и оставил там лазерный маячок, сразу же после твоей эвакуации по тому месту наши ВКС штатно отработали ракетой морского базирования. Серёга твой только слегка оглох, окосел и Есенина громко читал. Ох и матерился наш анестезиолог!

Похоже, в нашем Петровиче пропал великий психолог. Хотя и врач-хирург он, наверное, тоже от Бога. Но надо было видеть выражение безмерного и опять же какого-то детского счастья на морде лица Михаила, с ещё не совсем обожжённой души которого буквально сняли неведомую, по крайней мере, нам с Виталием тяжесть.

— Ну так что, товарищ военнослужащий, мировую? — вполне миролюбиво спросил я у Михаила, продолжать дуться на которого было бы просто глупым ребячеством.

— Прости, брат! — всего-то и ответил тот, подходя, склоняясь и обхватывая меня своими бревноподобными ручищами. Одарив каждого из нас такого рода телячьими нежностями, как ворчливо обозвал искренние порывы его души Петрович, Михаил сел на своё место и торжественно поднял кем-то заботливо наполненный почти до краёв стакан.

— Братья! Да-да, именно так, не побоюсь теперь этого святого, но через край замыленного, но так до конца и не отмытого слова! Пусть и не участвовали Виталий с Марком в боевых действиях — это не плохо и не хорошо, это просто есть. Я успел повоевать, Петрович более моего насмотрелся всякого, и это тоже ни плохо, ни хорошо. Но одно я сегодня понял во время сеанса нашего общего единения — отныне мы братья, всегда и везде. За братство!

— За братство! — повторили мы вразнобой, вставая и пряча непривычное нам смущение за гораздо более привычными для всех циничными ухмылками и беззлобными подначками.

— За наше молочное братство! — хихикнул Виталий, намекая на наши предыдущие оргии, за что тут же отхватил не по-братски болезненные тычки от других «молочных братьев».

В чём тут было дело, в ежедневной ли синхронизации полушарий нашего головного мозга или в банально целебно тонизирующем воздействия окружающей нас сибирской тайги, но к себе в номер я шёл практически трезвым, несмотря на изрядный объём выпитого.

Придя к себе, стащил обувь, швырнул на кровать тактическую поясную сумку и планшет, скинул усеянный многочисленными биоэлектронными датчиками комбинезон и, пройдя в ванную комнату, с наслаждением принял обычный, а не контрастный, душ.