Он что, пытается мучить меня всей этой сексуальностью?

Вот оно: его обожаемая зубочистка, перекатывающаяся между его пухлыми губами, губами, которые я хочу пососать. Я чувствую, как тепло распространяется по моим щекам, и клянусь, стук сердца отдается в ушах.

— Привет, — говорит он, невинно засовывая руки в карманы.

Сначала он смотрит на меня, затем на маму. Я тут же начинаю бояться. Последнее чего я хочу, так это чтобы мама сказала или сделала что-то глупое, поэтому я обхожу ее и выхожу на крыльцо. Оборачиваюсь и смотрю на маму, прежде чем закрыть дверь.

— Мам, я буду через несколько минут, — говорю я и поворачиваюсь к нему лицом.

— Эм, не могла бы ты представить меня своей маме, Джесс? — безобидно спрашивает он, будто между нами сейчас нет гигантской пропасти. Если бы кто-то из нас сделал неправильный шаг, мы бы оба рухнули туда вниз.

— Поверь мне, тебе не стоит с ней знакомиться сегодня, — наши взгляды встречаются, неловкость между нами ужасно напрягает, — разве ты не должен быть на благотворительной фигне? — спрашиваю я.

— Нет, я там, где должен быть, — отвечает он, приводя меня в жуткое неверие. — Ты уже ужинала?

Я стою там, смотрю на его рот и пытаюсь понять, правильно ли поняла его слова, но его зубочистка отвлекает меня.

— Джесс, ужин — да или нет? — спрашивает он, а я смотрю на него, как по уши влюбленный щенок.

— Нет, — невозмутимо отвечаю я.

— Тогда предупреди маму, что мы едем ужинать. Нам надо поговорить.

Я молчу. Просто киваю. Затем смотрю вниз на свою одежду и снова на него. Я чувствую себя одетой очень скромно, напомню — «Музыка делает меня похотливой» все еще красуется на моей груди.

— Не волнуйся по поводу одежды. Мы поедем в автокафе.

Автокафе? Серьезно?

Ладно, пофиг. Я голодная, как собака, и знаю, что нам надо поговорить, если я хочу сохранить с ним хоть какие-то отношения. Он слишком много значит для меня, чтобы позволить своему извращенному мозгу все испортить.

— Хорошо, я скажу маме и вернусь, — я чувствую, как нарастает паника. Что, если он хочет сказать, что мы больше не можем быть друзьями?

Боже, пожалуйста, не дай ему сказать это.

Я захожу в дом и заворачиваю за угол в гостиную.

— Мам, я поеду с другом перекусить. Скоро вернусь.

Она поднимает свою руку и бормочет:

— Оки-доки, милая, — звучит, будто она сейчас счастливо пьяна. Думаю, это намного лучше, чем беспорядочно навиваться, ну и ладно.

Я беру свой телефон и сумку из своей комнаты и подхожу к его грузовику. Он снял пиджак и развязал галстук. Рукава рубашки расстегнуты и подвернуты к локтям. Первые две пуговицы на рубашке тоже расстегнуты, и он выглядит еще лучше, чем при полном параде пять минут назад. Уголки его губ приподняты в легкой улыбке. Это помогает мне дышать, так как показывает, что он больше не злится.

— Как тебе ДК? — спрашивает он, и я смеюсь.

— Что? «Дэйри Куин» — обалденно. «Steak Finger Country Baskets»(прим.перев. — блюдо из закусочной) — отстой, — говорит он, выезжая из моего двора.

— Ничего, просто ты должен быть на модном ужине c роскошной едой, а ты хочешь пойти в «Дэйри Куин». Это забавно, вот и все.

— Модно — не всегда означает хорошо, Джесс. — Его комментарий бессмыслен, но я ничего не говорю ему об этом.

Мы едем в тишине, пока он не вытягивает руку, чтобы включить стерео. Тишина заменяется на тексты песен Staind, а я смотрю в окно, задаваясь вопросом, как закончится вечер. Я сомневаюсь, что если буду с ним честной, все будет хорошо, но ложь тоже не решит эту проблему.

Мы добираемся до «Дэйри Куин», когда песня Staind переходит в одну из песен Hinder. Он подъезжает к автокафе и уменьшает громкость, прежде чем опускает окно.

Он смотрит на меня и спрашивает:

— Что будешь?

Небольшая улыбка растягивается на моем лице.

— Ну, я думаю, после того как ты назвал это дерьмом, я буду палочки стейка «Country Basket». И ванильную колу, пожалуйста. — (Он ухмыляется и заказывает по одному для каждого из нас.) — Ох, и еще я хочу мороженое. Арахисовое слоеное мороженое без арахиса, пожалуйста.

Он поднимает бровь, смущенный моей странно просьбой.

— Ты хочешь арахисовое слоеное мороженое без арахиса? Джесс, какой смысл заказывать что-то с арахисом, если ты не хочешь его там? Это странно.

— Ну, это я. Странная, — говорю я спокойно.

Я не хочу вдаваться в мои странные проблемы с пищей, так что я больше не говорю об этом. Дело в том, что я не люблю то, что хрустит в моей еде. Мне нравится арахис, но не в мороженом. Так же, как я люблю соленые огурцы, но не ем их в бургерах. Кусать что-то и чувствовать хруст внутри этого — пугает меня.

У меня было несколько странностей, которые я скрывала от Джейса. Мне не нравится, когда моей еды касаются на моей тарелке, и я не буду использовать одну и ту же вилку дважды для двух разных блюд. Мне нужны две вилки. К счастью, чтобы есть палочки стейка вилки не нужны.

Я также полностью отвергаю грязную посуду. Когда мне нужно что-то загрузить в посудомоечную машину, меня неоднократно тошнит. Я совершенно не могу касаться старой, прилипшей еды. Знаю, я могу показаться каким-то странным гермофобом^[7] с ОКР^[8], но, на самом деле, мысль о бактериях или микробах не принимается в расчет. Меня беспокоит только эта высохшая, ужасная пища. Вот какая я.

Я считаю, когда наполняю ванну водой. Это еще одна странная вещь, которую я делаю. Не знаю, почему, но делаю это с тех пор, как была ребенком. Когда вода достигает уровня, которого я хочу, я перестаю считать. Иногда я дохожу до тысячи, иногда до пятисот. Странно, знаю.

Он заказывает арахисовое слоеное мороженое без арахиса, и мы продвигаемся вперед, чтобы получить заказ. Я тянусь в свою сумочку, чтобы достать деньги, но он поднимает руку.

— Ни в коем случае, я уже оплатил, — он протягивает деньги кассиру и даже не оборачивается на меня, пока она дает ему сдачу.

— Джейс, я могу оплатить свою еду. Мы не на свидании или что-то вроде этого.

Я не знаю, почему меня так тянет к грубому обращению, но я просто должна была сказать это, с большим количеством сарказма в голосе. Он гримасничает, прежде чем отворачивается и забирает еду, затем кладет пакет на сиденье между нами и ставит напитки в держатели для стаканов. Последним кассир протягивает ему мороженое.

Он поворачивается и протягивает его мне.

— Вот, твое странное мороженое, — говорит он скучающим голосом.

Он снова зол. Я чувствую, что это полностью моя вина. Мы выезжаем на дорогу и направление, по которому мы едем, подсказывает, что мы едем к нему домой.

Почему мы едем к нему?

— Куда мы едем? — спрашиваю я, несмотря на то, что уже знаю ответ. Я надеюсь, он расскажет, почему.

— Ко мне домой. Моей мамы нет дома, и не будет допоздна, так что нам никто не помешает поговорить, потому что нам правда это нужно, — произносит он.

Боже, он все еще зол, и он все еще хочет поговорить. Это не закончится хорошо. Я чувствую это.

***

Мы сидим за причудливым уличным столом у его бассейна. Уличное освещение отражается от воды, сверкая, когда звук водопада наполняет воздух.

Это лучше, чем любой ресторан.

Он протягивает мне мою еду и начинает есть. Я съела все свое мороженое еще до того, как мы приехали сюда, но все еще голодна.

— Я не могу поверить, что ты съела свое мороженое перед едой, — говорит он с палочкой стейка во рту.

— А я не могу поверить, что ты говоришь с едой во рту, — поддразниваю я.

Меня переполняет храбрость, и я просто хочу, чтобы это ужасное ожидание разговора закончилось.

— Джейс, о чем ты хочешь поговорить? — спрашиваю я, но не смотрю ему в глаза.

Трусиха.

— Нет. В первую очередь еда. Во вторую — разговор.

Я поднимаю на него взгляд, когда опускаю палочку стейка в соус.

— Ладно, — соглашаюсь я осторожно.