Annotation

В самом конце Первой мировой войны юная англичанка Эмили Брайс влюбляется в молодого и храброго пилота Роберта Керра, который лежит в госпитале и вскоре должен вернуться на фронт. Зная, что ее родители, которые уже нашли дочери выгодного жениха, не одобрят такой выбор, девушка записывается в Женскую земледельческую армию и уезжает на тяжелые сельхозработы подальше от дома. Она горит патриотическим желанием принести как можно больше пользы стране, мечтает о счастливом замужестве, но еще не знает, какие ужасные испытания готовит ей судьба.

Риз Боуэн

ГЛАВА I

ГЛАВА II

ГЛАВА III

ГЛАВА IV

ГЛАВА V

ГЛАВА VI

ГЛАВА VII

ГЛАВА VIII

ГЛАВА IX

ГЛАВА X

ГЛАВА XI

ГЛАВА XII

ГЛАВА XIII

ГЛАВА XIV

ГЛАВА XV

ГЛАВА XVI

ГЛАВА XVII

ГЛАВА XVIII

ГЛАВА XIX

ГЛАВА XX

ГЛАВА XXI

ГЛАВА XXII

ГЛАВА XXIII

ГЛАВА XXIV

ГЛАВА XXV

ГЛАВА XXVI

ГЛАВА XXVII

ГЛАВА XXVIII

ГЛАВА XXIX

ГЛАВА XXX

ГЛАВА XXXI

ГЛАВА XXXII

ГЛАВА XXXIII

ГЛАВА XXXIV

ГЛАВА XXXV

ГЛАВА XXXVI

ГЛАВА XXXVII

ГЛАВА XXXVIII

ГЛАВА XXXIX

ГЛАВА XL

ГЛАВА XLI

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

Риз Боуэн

ТЕРПКИЙ АРОМАТ ПОЛЫНИ

Я посвящаю эту книгу Линде Майерс в честь тридцатипятилетия нашей дружбы. Линда была регентом хора в церкви Святой Изабеллы, и нам довелось много петь вместе. А еще она одна из главных фанатов моих книг. Сейчас она уходит. Я буду скучать по ней.

Также я посвящаю эту книгу Сьюзан Чарльтон, которая подарила свое имя персонажу романа. Только я должна заметить, что сама Сьюзан вовсе не старая и не высокомерная! Она чудесный человек и делает много добра.

И конечно, огромное спасибо Даниелле Маршалл и всей команде издательства Lake Union, с которыми так приятно работать.

ГЛАВА I

Усадьба «Лиственницы», неподалеку от Шипхея, Торки, Девоншир

14 мая 1918 года

Мисс Клариссе Гамильтон, полевой госпиталь 17, ВС Великобритании, Франция

Моя милая Кларисса!

Спасибо за твое чудесное длинное письмо. Меня изумляет обыденный тон, которым ты описываешь все эти ужасы и опасности. Кто бы мог подумать, что ты — ты, начинавшая визжать при виде мыши в дортуаре, — окажешься такой бесстрашной.

Конечно же, ты имеешь право на меня сердиться. Я знаю, что обещала писать как можно чаще, и позорно нарушила свое слово. Дело не в том, что я ленивая, и уж точно не в том, что я тебя позабыла. Ты всегда в моих мыслях и молитвах. В этом можешь быть уверена. Просто моя собственная жизнь в сельской местности абсолютно лишена каких-либо событий в сравнении с теми опасностями и тревогами, с которыми сталкиваешься ежедневно ты. Честно говоря, мне просто не о чем писать, как ни стыдно в этом признаваться. Там, во Франции, где враг так близко, а ты, едва ли не в окопах, заботишься о раненых, я сижу тут, в безопасности в своей деревне, и ничего не делаю для победы. Разве что ношу матушкины сконы^[1] и кексы с сухофруктами раненым в госпиталь для выздоравливающих и пытаюсь убедить себя, что мое присутствие их подбодрит.

Ритмичное щелканье механической газонокосилки заставило Эмили Брайс отложить письмо и выглянуть в окно. Старый Джош возил косилку по лужайке, хотя та и без того была безупречна. Взгляд Эмили заскользил по саду: рододендроны и кусты азалии ныне пребывали в полном цвету и окружали лужайку яркими розовыми и оранжевыми пятнами. Яблони в саду тоже зацвели и словно покрылись белой пеной. Ее родители принимали свой безукоризненный сад как должное, не понимая, как им повезло иметь садовника, который уже вышел из призывного возраста. Их уютная налаженная жизнь ничуть не изменилась, если не считать… Девушка вздохнула и вернулась к письму.

Как бы я хотела оказаться рядом с тобой, несмотря на все трудности и несчастья, о которых ты пишешь. Я даже думаю, что смогла бы выдержать и крыс, и скудную еду, лишь бы сбежать от утомительного однообразия жизни. Родители до сих пор держат меня в строгости и, невзирая на постоянные уговоры, никогда не позволят ничего более нужного, чем походы в госпиталь для выздоравливающих (в сопровождении матушки, разумеется!). Знаешь ту песенку о птичке в позолоченной клетке? Это про меня. Как ты, наверное, помнишь, матушка поставила главной целью своей жизни поиск для меня подходящей партии (желателен обладатель титула). Если бы не эта жуткая война, она горы свернула бы, лишь бы меня представили ко двору. Но теперь не бывает ни балов, ни охот — честно говоря, сейчас невозможно найти достойного молодого человека, — и она сделалась желчной и беспомощной. Она не хочет меня видеть, но при этом не отпускает от себя.

Я понимаю, что желание окружить меня заботой каким-то образом связано со смертью Фредди. Родители так тяжело ее перенесли! Он был отцовской гордостью и радостью, ты же знаешь. Лучший студент Оксфорда, будущий барристер,^[2] а потом и судья, как папа. Но после атаки под Ипром он прожил меньше недели…

Эмили снова отложила письмо, посмотрела на сад и вдохнула запах свежескошенной травы, смешанный с запахом дыма от костра, который Джош развел за зарослями душистого горошка. Знакомые, надежные запахи. Такие домашние. «Как это глупо, — подумала она, — зачем нас учат сдерживать чувства? Почему я даже лучшей подруге не могу сказать, что смерть Фредди разрушила нашу семью?»

До войны отец умел радоваться жизни, а мать, хоть и сноб до мозга костей, порой могла быть искренней и терпимой к человеческим слабостям. А теперь они оба замкнулись в себе; отец сделался тихим и отрешенным, но порой вспыхивал от гнева, а мать критиковала всё и вся. Иногда ощущая на себе взгляды родителей, Эмили казалось, что они хотели бы, чтобы брат остался жив, а она погибла. Ах, Фредди, Фредди…

Как она могла написать, что ей тоже пришлось очень тяжело? После его смерти прошло три года, но рана все еще не зажила. Он был ее старшим братом. Защитником. Она до сих пор помнила тот день, как будто это случилось только вчера. Шел последний школьный семестр, и прямо перед решающим теннисным матчем ее вызвали в кабинет директрисы. Стоя там в теннисной юбочке и сжимая в руке ракетку, она недоумевала, в чем провинилась и что сделала не так. Директриса взяла ее за руку и усадила, прежде чем сообщить плохие новости. Увидеть ее, обыкновенно такую жуткую, доброй и вежливой было уже слишком. Тогда Эмили единственный раз позволила себе заплакать.

Девушка покосилась на лист бумаги. С пера упала капля чернил, и она поспешно промокнула кляксу, прежде чем снова сунуть перо в чернильницу.

Я могу понять, почему они категорически против того, чтобы я вместе с тобой стала сестрой милосердия, но почему же они не позволят мне поискать другое полезное занятие? Вряд ли со мной случится что-то дурное, пока я буду сортировать старую одежду или скатывать бинты в Торки, правда? Я даже готова стать сестрой милосердия в госпитале для выздоравливающих. По крайней мере, я буду приносить пользу. Я умираю от одиночества и разочарования, Кларисса. Я хочу сделать что-нибудь для победы, внести свою лепту, чтобы смерть Фредди была не напрасной. Я понимаю, что не должна жаловаться, живя такой беззаботной жизнью, но…

— Эмили? — Резкий голос матери донесся с лестницы. — Где ты, дитя мое? Я предупреждала, что мы должны выйти ровно в десять тридцать. Пойдем. Нельзя заставлять молодых людей ждать.

Девушка снова отложила перо. Очередной ужасный визит в госпиталь для выздоравливающих. С письмом придется повременить. Вообще-то, ей нравилось навещать раненых офицеров, и Эмили бы радовалась этим посещениям, будь она одна. Но ходить по палатам вслед за матерью, наблюдать, как та изображает благодетельницу, и не иметь ни малейшей возможности самой поговорить с молодыми людьми было невыносимо.