В конце концов она решилась.

— Скажи, ма, тебе никогда не хотелось, чтобы какой-нибудь из твоих браков просуществовал… подольше?

— Иными словами, не жалею ли я? — Арлетта выпустила изо рта тонкую струйку табачного дыма и в упор посмотрела на дочь. — Конечно, хотелось. Всем нам когда-то приходится жалеть о сделанном, но ведь человек не отказывается от воды только потому, что когда-то он чуть не захлебнулся. Не прокатиться на карусели только потому, что никак не можешь выбрать деревянную лошадку по своему вкусу, это не осторожность, а чрезмерная разборчивость.

— И это — не самое лучшее качество? Арлетта пожала плечом.

— Пока ты выбираешь, карусель мчится и мчится. Если долго думать, можно пропустить слишком много кругов.

— …И избавить себя от лишней боли.

— Боль — это свидетельство того, что мы еще живы. Ты никогда не задумывалась об этом? Кроме того, настоящая боль придет тогда, когда погаснут огни, аттракцион закроется и ты вернешься домой одна.

Джессика внимательно поглядела в зеленые глаза матери, которые были так схожи с ее собственными.

— Если я начну кататься, мне уже не захочется слезать.

— И к чертям поручни безопасности и пристяжные ремни? Тебе, я вижу, нужно все или ничего, причем сразу и навсегда… — Арлетта отвела взгляд и уставилась на что-то за плечом Джессики. — Так не бывает, моя дорогая.

В ее голосе отчетливо прозвучала горечь, и Джессика задумалась, сознает ли Арлетта, что именно ее пример, ее бесконечные поиски новых мужей и отчаянные потуги выглядеть моложе своих лет заставили дочь преисполниться решимости не повторить судьбу матери? Даже сейчас, в свои без малого пятьдесят, Арлетта никак не могла успокоиться и прилагала отчаянные усилия, чтобы очаровать очередного мужчину, хотя и понимала, что уже никогда не найдет того, что она искала так долго.

Разумеется, ее матери во многих отношениях просто не повезло в жизни. Она воспитывалась без матери, а у отца никогда не было для нее времени. В результате Арлетта осталась один на один с заманчивыми идеями сексуальной революции шестидесятых и семидесятых, которые и подвигли ее на постоянную смену партнеров, на эксперименты с наркотиками и привили стремление к так называемой независимости. Как и многие ее сверстники, Арлетта отринула устаревшие традиции, превозмогла диктат долга и очертя голову бросилась в погоню за наслаждениями. Легко и беззаботно она переходила от одной привязанности к другой; она меняла партнеров так часто, как ей хотелось, но так и не поймала счастье, которое, словно мираж, маячило перед самыми глазами, но не давалось в руки.

Ребенок, появившийся на свет где-то в начале этой бешеной скачки, был очень скоро брошен и забыт. Теперь Арлетта обвиняла своего отца в том, что о"н отнял у нее дочь, но ведь никто не мешал ей сказать «нет», забрать своего ребенка и самой растить его. Арлетта даже не захотела попробовать, и теперь ей приходилось как-то мириться с последствиями собственных решений, принятых в другое время, в другую эпоху, когда ее мысли и чувства были совершенно иными.

Джессика почти никогда не называла Арлетту мамой. Арлетта сама этого не хотела; по крайней мере, она никогда не просила дочь звать ее так, а не иначе. Когда-то Джессике хотелось, чтобы у нее, как и у всех ее друзей, была нормальная мать — заботливая, нежная, пахнущая сладким тестом, с мягкими, чуть полными руками. Порой ей нужен был кто-то, с кем она могла бы поговорить по душам; кто-то, кто продолжал бы любить ее независимо от ее слов и поступков; кто-то, на кого она всегда могла опереться в трудную минуту. Но эти времена прошли безвозвратно, и теперь Джессика лишь иногда жалела Арлетту, как бы сильно та ее ни раздражала.

— Ну, — сказала она, стараясь изменить тему разговора, который грозил превратиться в мрачное, затяжное выяснение отношений, — а кто этот твой новый молодой друг?

Арлетта принужденно рассмеялась.

— Боюсь, ты не одобришь мой выбор.

— Почему это я должна одобрять или осуждать тебя? Это твоя жизнь. — Джессика невольно нахмурилась при мысли о том, как странно переменились их роли. В нормальной жизни именно дочери должны были волноваться, одобрят ли родители их выбор или нет.

— Скажи это своему деду, — с неожиданным вызовом сказала Арлетта.

Джессика чуть заметно приподняла брови.

— Мне кажется, он вряд ли будет возражать, — миролюбиво заметила она.

Пришел черед Арлетты удивляться.

— Потому, что он сам женился на женщине, которая ему во внучки годится? Если ты так думаешь, то очень ошибаешься… Кстати, кто рассказал тебе об этом?

— Я не помню, — небрежно отозвалась Джессика. Ей очень не хотелось, чтобы Арлетта выговаривала Мими Тесс за болтливость, тем более что старая женщина скорее всего уже напрочь обо всем забыла. — Кроме того, в наше время завести себе молодого любовника не считается зазорным, не так ли? Должно быть, очень приятно наблюдать, как он, гм-м… взрослеет вместе с тобой.

— Какие отвратительные мысли приходят тебе в голову! — с возмущением сказала Арлетта, глубоко затягиваясь сигаретой, но Джессика заметила, что мать так и не ответила на ее вопрос.

День постепенно склонялся к вечеру, и небо становилось все темнее. В саду стояла полная тишина, какая бывает только перед грозой, но из плотных, свинцово-серых облаков до сих пор не упало ни одной капли.

Ник и Рафаэль вернулись из своей экспедиции по окрестностям, и к ним подошел Кейл. Все трое некоторое время стояли на дорожке под самой верандой, обсуждая старую колониальную усадьбу в Ресифе, где родился Кастеляр. Вскоре Кейл попрощался и ушел, сославшись на необходимость подготовить «Голубую Чайку IV» к обещанному на завтра шторму. Арлетта тоже не стала задерживаться. Заявив, что должна вернуться в Новый Орлеан до дождя, она удалилась, развязно виляя бедрами. Что до Ника, то он даже не дал себе труда выдумать какой-то предлог. Махнув в знак прощания рукой, он забрался в свой пикап и был таков.

Джессика рассчитывала, что Кастеляр последует их примеру. Она надеялась на это, потому что ей необходимо было поговорить с дедом, но Рафаэль остался. Вернувшись на веранду, он совершенно по-хозяйски расположился в кресле-качалке и принялся развлекать Мадлен описаниями бразильских пляжей и многотысячных толп туристов, которые появлялись на них в разгар купального сезона.

Поддерживать этот разговор Джессике не хотелось, поэтому она сидела молча, вполуха прислушиваясь к рассказу Кастеляра и дожидаясь, пока проснется дед. Прошло, однако, еще минут двадцать, прежде чем из дома показалась Крессида и знаком показала Джессике, что старый Клод Фрейзер ждет ее.

— Все разъехались? — заговорщическим шепотом осведомился дед, когда Джессика вошла в спальню, где он сидел у окна в своем инвалидном кресле.

— Все, за исключением твоего гостя. Разумеется, Мадлен тоже осталась, хотя она и говорила что-то насчет того, что хочет съездить в Лейк-Чарльз.

Плотно закрыв за собой входную дверь, Джессика прошла в комнату. Передвигаться по ней было не легче, чем идти по минному полю, поскольку старик требовал, чтобы все необходимое — очки, кувшин с водой для умывания, кипы журналов и газет и даже маленький портативный компьютер — постоянно находилось у него под рукой. Все это было расставлено по маленьким столикам на колесах, которые сгрудились в центре комнаты, словно овцы на водопое.

— Я сам просил Кастеляра остаться, — сказал дед. — Тебе придется поговорить с ним.

— Мне? О чем?! — удивилась Джессика, останавливаясь перед коляской деда.

— Он хотел кое-что тебе сказать. — Старик произнес эти слова небрежно, пожалуй — слишком небрежно. — Тебе известно, что некий Холивелл из «Гольфстрим Эйр» уже некоторое время осаждает банк, пытаясь вынюхать все о нашем финансовом положении?

— Холивелл приходил ко мне в офис в понедельник, но он даже не намекнул…

— Почему ты ничего не сообщила мне?

— В этом не было необходимости, поскольку я все равно не могла сказать ему ничего конкретного.