— Я плохо запоминаю имена, — помялся Кинн. — Обычно я запоминаю людей по ароматам. Если бы вы могли сказать мне его…

Будь на месте Эйзенхарта я, нам бы пришлось уйти ни с чем. Но детектив ответил на этот вопрос, как ни в чем не бывало:

— Полынью, красным перцем и… чем-то из красных ягод, кажется, — заметив мое изумление, Эйзенхарт рассмеялся, — не удивляйтесь так, доктор. Это профессиональное. Я привык запоминать такие детали.

За моей спиной мистер Кинн открывал по одному ящики в высоком комоде. В каждом из них хранилось бесчисленное собрание стеклянных колб; доставая то одну, то другую, Кинн открывал каждую из них и вдыхал хранившийся в ней аромат, подолгу прислушиваясь к себе.

— Полагаю, вы имели в виду эту леди, — найдя нужный запах, мистер Кинн продемонстрировал его нам. Я не смог бы узнать тот парфюм даже на эшафоте, но Эйзенхарт подтвердил парфюмеру, что именно эти духи он имел в виду. — Как же, я помню ее. Очень интересная молодая девушка. Она пришла с одним оригинальным вопросом… Боюсь, я немного увлекся, если бы не часы на ратуше, я задержал бы ее дольше приличного.

— Хотите сказать, что она ушла от вас без пяти восемь? — уточнил Эйзенхарт.

— Может быть, даже немного позже.

— И вы уверены, что это была именно она?

— Никаких сомнений. Глаза, уши… все это может подвести. Но нюх, — парфюмер слегка постучал себя по носу, — не обмануть никогда.

Я вышел из магазина немного раздосадованным. Полагаю, я ожидал после этого визита хоть какого-то продвижения в этом деле, но мистер Кинн не сообщил ничего нового.

— Хотя мне и не понять, что можно делать в парфюмерной лавке несколько часов, я вынужден признать, что алиби леди Эвелин выглядит довольно достоверным, — заметил я, подставляя голову свежему ветру. Пока я не покинул заведение мистера Кинна, я и не ощущал, сколько запахов было сконцентрировано в маленьком помещении. Теперь же все они навалились на меня головной болью.

— Возможно, — откликнулся Эйзенхарт.

— Вы не выглядите разочарованным.

— Потому что я не разочарован. На что вы пытаетесь намекнуть, доктор?

— Я думал, вы были бы рады, появись у вас возможность арестовать леди Гринберг. И, соответственно, не рады, если бы вы не сумели найти для этого причину.

Эйзенхарт улыбнулся.

— Вы делаете из меня какого-то изверга. Я хочу узнать, о каких секретах помалкивает леди Гринберг, но не мечтаю бросить ее за решетку. И я говорю не про дело барона конкретно, — предупредил он мой вопрос. — А скорее про то, что заставляет ее раз за разом делать странный для нормального человека выбор.

— Если вы про фальшивую помолвку, то мне ее аргументация показалась вполне адекватной. Некоторые люди не мечтают о семейном счастье; на мой взгляд, в таком случае фиктивные отношения лучше созданных со скрытыми намерениями.

— И все же такие люди являются скорее отклонением от нормы. А любое отклонение имеет свою причину.

Я был не согласен с Эйзенхартом, о чем не преминул ему сообщить.

— Вы слишком серьезно об этом думаете. Я, к примеру, не имею никакого желания вступать в брак, и никаких причин на это у меня нет.

— Вы убеждаете себя в этом, потому что боитесь после женитьбы выяснить, что вы такой же тиран, как и ваш покойный отец. Не обижайтесь, доктор, но об этом может догадаться любой, кто хоть раз в жизни видел вашего батюшку, — не обращая внимания на мое оскорбленное молчание, детектив продолжил. — Но, поскольку леди Гринберг не является вашей сестрой, у нее должна быть другая причина.

Уличные часы пробили двенадцать.

— У нас есть полчаса до времени, назначенного нам мистером Коппингом. Вы не против, если мы заглянем на минуту кое-куда по дороге к нему? — поинтересовался у меня Эйзенхарт.

Поскольку на этот раз он действительно хотел услышать мой ответ, мне пришлось все же отреагировать на его вопрос:

— Куда именно?

— В городской храм. Мистер Ченг сказал, что барон жаловался на высоту храмовых сборов. Посмотрим, не скажут ли там, кому же лорд Фрейбург поклялся в вечной любви и верности.

В первую очередь главный городской храм предполагался для тех, чьи Духи-покровители имели облик млекопитающих. Для тех, кто парил в небесах, на самом высоком месте города строился Дом Птиц, для остальных — пресмыкающихся, амфибий и прочих холоднокровных расчищали место у воды. Поэтому мне, получившему благословение Змея, становилось каждый раз не по себе, когда я заходил в главный храм. Несметные тотемы, вырезанные из черного мрамора на внутренних стенах храма, словно следили с неодобрением и враждебностью за каждым моим движением, пока я шел по первому этажу. Я знал, что с моим появлением в храме на нижнем уровне ожило изображение Змея, но без золотого света его глаз, среди чужих Духов я не ощущал себя в безопасности. Судя по его виду, Виктор чувствовал ту же давящую атмосферу, и на миг мне стало любопытно, кто же являлся его покровителем.

— Что вы здесь делаете? — раздался под сводом купола властный окрик.

Второй причиной, по которой я избегал храмы, были Дрозды, которым единственным из всех живых существ дозволялось служить Духам. Дрозды, за исключением разве что Воронов, обладали самой крепкой связью с миром Духов, и их необъяснимая способность заранее знать, где и с кем произойдет внезапная смерть, ровно как и способность воскрешать умерших не своей смертью, придавала их существованию мрачный потусторонний оттенок. За годы работы в соседних походных шатрах я так и не смог привыкнуть к ним.

— Вы! — жрец-Дрозд наставил указующий перст на Эйзенхарта. — Что вы здесь делаете?

— Пришел помолиться, понтификс. Что же еще?

Я обернулся к Эйзенхарту. Меня удивила холодность его тона: до сих пор еще никто на моих глазах не удостаивался от него столь неприязненного отношения. И это чувство было взаимным. В ответ на комментарий Эйзенхарта лицо жреца побагровело от гнева.

— Убирайтесь отсюда, — прошипел он.

— Это общественный храм, в котором может находиться любой желающий. Особенно, — Эйзенхарт продемонстрировал прикрепленный ко внутреннему карману пиджака значок, — если этот желающий из полиции.

— Вы не имеете права!

На Виктора это не произвело впечатления.

— Как вам известно, барон Фрейбург был убит. Мне нужно знать, был ли он женат, и, если был, кто является его вдовой, — сообщил он.

— Я не могу вам это сказать.

— Конечно можете. В противном случае завтра я приду сюда снова и принесу ордер на просмотр храмовых книг и обыск всех помещений. Который я проведу собственноручно.

Угроза возымела действие. Понтифекс кисло скривился, но был вынужден согласиться с требованиями Эйзенхарта.

— Мне нужно время на проверку документов.

— И у вас оно будет, — Виктор сверился с часами. — Надеюсь, выходных вам для этого хватит? Можете прислать копии храмовых записей до понедельника. И еще кое-что, — детектив склонился к уху жреца, не обращая внимания на то, как Дрозд дернулся, пытаясь избежать его близости, и что-то ему прошептал. — А теперь позвольте избавить вас от моего присутствия. Пойдемте, доктор.

Неприятным тоном попрощавшись со жрецом, Эйзенхарт намеренно карикатурно поклонился и вышел из храма. Я последовал за ним.

— Это было… несколько необычно, — прокомментировал я произошедшее. — В большинстве своем Дрозды — люди не самого легкого склада характера, но я впервые вижу, чтобы они вступали в открытую конфронтацию с посетителями храма.

— Хотел бы я на это посмотреть, — рассмеялся Эйзенхарт, вернувшийся к своей добродушно-беспечной манере, — но нет, доктор, испытывать терпение жрецов — это только моя привилегия.

Я взвесил все за и против, но решил все же спросить:

— Могу ли я поинтересоваться, почему?

— Наш храм известен традиционными взглядами на мир. Поэтому служители в нем считают, что меня следовало убить сразу после рождения, а не позволять мне регулярно осквернять их святилище.

— Простите? — изумился я. — Убить?!