— О письме надо сообщить Люси. — Уэсли тоже поднялся. — Даже находясь в клинике, Кэрри способна наделать гадостей другим. Как раз это она тебе и обещает.

Он вышел из кухни.

— На сколько же дерьма способен один человек! — в отчаянии воскликнула я, чувствуя, как навертываются на глаза слезы.

— Ей ничего не стоит втянуть твою племянницу в судебное разбирательство. — Бентон остановился у порога. — Выплеснуть побольше грязи на страницы газет. Представляю, каким удовольствием для нее станет увидеть имя Люси на первой странице «Нью-Йорк таймс». За такую новость многие ухватятся. «Агент ФБР была любовницей сумасшедшей серийной убийцы...»

— Люси ушла из ФБР со всеми его предрассудками, ложью и озабоченностью прежде всего тем, как Бюро выглядит в глазах общественности. — Я смахнула слезы. — Они ничего больше не смогут ей сделать.

— Кей, дело не только в ФБР.

— Бентон, не начинай...

Я не смогла договорить.

Он замер, прислонившись к косяку двери, за которой находилась гостиная, где в камине горел огонь. В глазах его застыла боль. Бентон не любил, когда я начинала разговаривать с ним таким вот образом, и не хотел заглядывать в темные уголки своей души. Как и у меня, у Уэсли не было желания обсуждать возможные шаги Кэрри Гризен, и он тоже беспокоился обо мне. Мы оба знали, что так или иначе меня вызовут в суд для дачи показаний в качестве эксперта. Но я тетя Люси, и мои свидетельства могут быть поставлены под сомнение, а репутация безнадежно погублена.

— Давай сходим куда-нибудь сегодня, — мягко предложил Уэсли. — Куда бы ты хотела? К Бенни на барбекю с пивом?

— Я разогрею суп. — Слезы остановились, но голос еще дрожал. — У меня и аппетита что-то нет. Ты как?

— Иди сюда, — негромко сказал он.

Я шагнула к нему, и он прижал меня к груди. Мы поцеловались. Губы у Уэсли были соленые, тело по-прежнему крепкое и плотное. Я положила голову ему на плечо, чувствуя под щекой жесткую щетину. В его волосах мелькала седина, словно кто-то обсыпал их белым песком. Песком с пляжа, увидеть который, как я знала, мне в ближайшие дни не доведется. Не будет ни долгих прогулок, ни разговоров за столиком в «Ла Полла» или «Чарли».

— Наверное, мне лучше съездить и узнать, что ей нужно, — прошептала я в теплую влажную шею.

— Ни в коем случае.

— Аутопсию Голта проводили в Нью-Йорке. У меня нет тех фотографий.

— Кэрри Гризен прекрасно осведомлена о том, кто именно проводил вскрытие.

— Если она знает, то почему обращается ко мне?

Прежде чем ответить, Уэсли поцеловал меня в макушку и еще раз погладил по волосам.

— Ты и сама знаешь почему. Она хочет манипулировать тобой, хочет заставить тебя нервничать. У таких, как Кэрри, это лучше всего получается. Ей нужно заставить тебя раздобыть для нее те фотографии. И тогда она будет смотреть на них, будет представлять Голта в виде кусков порубленного мяса, будет фантазировать и заводить себя этими картинами. Кэрри что-то замыслила, и самое худшее, что ты можешь сейчас сделать, это пойти у нее на поводу.

— А Фазаний Двор? Что бы это значило?

— Не представляю.

— ГНКГ?

— Не знаю.

Мы еще долго стояли так, обнявшись, не спеша выходить из дома, который я продолжала считать только своим собственным. Бентон жил у меня, когда не уезжал с консультациями по особенно запутанным случаям в другие города и штаты. Я знала, что ему было неприятно слышать "я" или «мое», хотя он не хуже меня понимал, что мы не женаты и ничто из того, чем мы владеем по отдельности, не принадлежит нам обоим. Я прожила полжизни и не стремилась делиться нажитым ни с кем, будь то любовник или родственники. Возможно, кто-то считал меня эгоисткой, а может, я и есть эгоистка.

— Ты завтра уедешь, а чем заняться мне?

Бентон вернулся к более безопасной теме.

— Поезжай в Хилтон-Хед и накупи продуктов, — посоветовала я. — Главное, возьми побольше пива и виски. То есть больше, чем обычно. Не забудь про солнцезащитный крем. Запасись орехами, помидорами, луком.

Слезы снова напомнили о себе, и я откашлялась.

— Как только все закончится, я сразу же сажусь на самолет и прилетаю к тебе. Но кто знает, что там, в Уоррентоне, и на сколько это затянется. Такое с нами уже случалось. То ты не можешь, то меня дела не пускают.

— Дерьмовая жизнь, — прошептал мне в ухо Бентон.

— Так уж получилось, — сказала я и почувствовала вдруг, что меня клонит ко сну. — Сами выбирали.

— Может быть. — Уэсли потянулся к моим губам, руки скользнули мне под одежду. — Суп потом, мы еще успеем поваляться.

Мне бы и хотелось ответить ему тем же, но тело отказывалось реагировать на его ласки.

— Мне почему-то кажется, что на суде нас ожидают большие неприятности.

— Мы ведь все там будем: Бюро, ты, Люси. Нисколько не сомневаюсь, что последние пять лет Кэрри только тем и занималась, что строила планы мщения.

Я отстранилась — из какого-то темного уголка мозга выскочило вдруг резкое, осунувшееся лицо Кэрри. В памяти осталась одна сцена из прошлого, невольной свидетельницей которой мне довелось оказаться. Люси и Кэрри сидели поздно вечером за столиком неподалеку от стрельбища Академии ФБР в Квонтико, не догадываясь о моем присутствии, и я слышала их негромкие голоса, их игривые шутки. Я видела, как они обнимались, как целовались в губы. Странное чувство овладело мной тогда, однако я заставила себя повернуться и уйти. Кэрри только начала обрабатывать мою племянницу, а теперь то, что начиналось так романтично, заканчивалось уродливым гротеском.

— Бентон, мне надо собрать вещи.

— Твои вещи всегда собраны. Ты же сама знаешь.

Подгоняемый желанием, он уже принялся расстегивать мои крючки и пуговицы. Странно, но сильнее всего Бентон хотел меня тогда, когда я его не хотела. Иногда такое отсутствие синхронизации раздражало нас обоих.

— Я знаю, что ты обеспокоен, но у меня нет для тебя ободряющих слов. Я не могу сказать, что все будет в порядке, потому что все будет плохо. Защита и пресса нас просто так не отпустят. О нас с Люси будут вытирать ноги, а Кэрри, не исключено, окажется на свободе. Вот так-то! Истина и справедливость по-американски.

— Прекрати. — Он пристально посмотрел мне в глаза. — Не начинай снова. Раньше я не замечал в тебе подобного цинизма.

— Это не цинизм, и я ничего не начинала. — Злость, собиравшаяся во мне после получения письма, готова была выплеснуться. — Разве я срезала кожу с одиннадцатилетнего мальчика, а потом оставила его совершенно раздетого и с простреленной головой у мусорного контейнера? Разве это я убила шерифа и тюремного охранника? А Джейн, сестра Голта... Ты помнишь ее, Бентон? Помнишь следы босых ног на снегу и ее замерзшее окровавленное тело в фонтане?

— Конечно, помню. Я был там. Все, что видела ты, видел и я.

— Нет, Бентон, не все.

Не глядя на него, я отступила и застегнула расстегнутую им блузку.

— Ты не погружаешь руки в их истерзанные тела, не прикасаешься к их ранам и не измеряешь их. Ты не слышишь, о чем говорят мертвые. Не видишь лиц их близких и родных, которые с замиранием сердца ожидают в коридорчике, и тебе не приходится говорить им то, что говорю я. Нет, Бентон Уэсли, ты не видишь того, что вижу я. Ты видишь чистенькие папки, глянцевые фотографии и остывшие места преступлений. Ты проводишь больше времени с убийцами, чем с теми, кого они лишили жизни. И может быть, ты лучше спишь. Может быть, ты даже не боишься видеть сны.

Бентон вышел из моего дома, не сказав ни слова, потому что я зашла слишком далеко. Я была несправедлива и жалка. Он тоже плохо спал: ворочался, метался, бормотал, и к утру простыни промокали от его холодного пота.

Я положила письмо Кэрри Гризен на стол и поставила на уголки солонку и перечницу, чтобы оно не сминалось. Ее насмешливые, неприятно дергающие за нервы слова превратились теперь в улику, прикасаться к которой не полагалось.

Вполне возможно, что на дешевой белой бумаге обнаружатся отпечатки ее пальцев, а почерк совпадет с уже имеющимися образцами. Тогда мы докажем, что именно Кэрри Гризен написала это послание накануне рассмотрения дела по обвинению ее в убийстве Верховным судом города Нью-Йорка. Жюри присяжных поймет, что она так и не изменилась за пять лет лечения в психиатрическом заведении, пребывание в котором оплачивалось деньгами налогоплательщиков. Не раскаялась в том, что сделала.