Бланк „Песья радость“ обеспечивает существенное увеличение обонятельных способностей. Рекомендуется для покупки поварам, парфюмерам и лицам других профессий, где непосредственно необходимо очень чуткое обоняние.

Относительно безопасен. В наследуемом варианте не продается, хотя есть несколько подтвержденных фактов спонтанного наследования по материнской линии. Наличие этого бланка в организме можно выявить с помощью простых проверок чувствительности носа, например, проверочной шкалой-пробником или лабораторными методами. Однако при лабораторном исследовании необходимо учитывать, что боты бланка практически не циркулируют в крови объекта и могут быть обнаружены лишь непосредственно в слизистой оболочке носа…»

— Ничего не понял, — честно признался я. — Ты на досуге пишешь научно-популярные статьи? И много корпорация тебе за это приплачивает?

— Ты ничего не понял, — подтвердил Богослов. — Ты такой же полуслепой, как и остальные. А время, как говаривали умные люди, время-то близко. Ладно, позже.

Он замолчал, а Оператор поднялся со стола, на котором уселся в ожидании результатов.

— Ничего зловредного, — пожал он плечами. — Предварительный анализ показывает, что это действительно модификаторы высшей нервной деятельности, но направление модификаций неясно. Ладно, даю команду на уничтожение. Чемодан отдадим наверх, пусть там разбираются.

Фабрика так и оставалась в изоляции, несмотря на наши уверения в том, что остатки бандитов малочисленны и лишены командования.

Охранники не хотели рисковать. Тем более что они, похоже, сейчас больше боялись нас, чем любой внешней угрозы. Приказа не выполнить они не могли, но и ворота нам открыли с явной неохотой. И сейчас большую часть своих и так скудных ресурсов бросили на то, чтобы следить за нами.

Еще бы, банда головорезов-убийц, механистов, киборгов, роботов, шотоголиков и как нас там еще называли, вооруженная до зубов, обвешанная оборудованием, — и внутри охраняемого ими объекта.

Им было тяжело. Мы для них были людьми с металлической кровью. Теми же врагами, что и снаружи, с той только разницей, что мы им помогали.

Но доверия это никак не прибавляло.

Поэтому они вздохнули с явным облегчением, когда вертолеты за нами наконец прилетели.

— Собираемся, — заявил Оператор. — В гостях хорошо, а дома лучше.

Сложно было спорить.

Об инциденте в подвале Оператор просил не распространяться, а местных мы вообще оставили по этому поводу в неведении.

Перед тем как мы отправились к вертолетам, меня подозвал командир:

— Ты это, отдельно говорю, не болтай. Наверх я инфу отправил, но только Петру Семеновичу. Если кому и верить, то только ему. Так что давай, двигай к вертолету и помни: язык за зубами.

Я кивнул и пропустил его вперед.

Странно, но он не хромал. Может, Богослов приукрасил свой рассказ?

— Меньше всего люблю летать, — ворчал Богослов. — На земле у нас хотя бы видимость, что от нас что-то зависит. От нашей скорости там, реакции, от того, как хорошо мы работаем и как слаженно. А в вертолете… до первой ракеты.

Богослов выпрыгнул из машины, не дожидаясь полной остановки винтов. Я спрыгнул вслед за ним.

— Поэтому, — он многозначительно поднял палец, — я вожу с собой вот это.

Напарник махнул рукой с зажатым в ней двойным рюкзачком, который вроде как должен был вешаться на спину и на грудь одновременно.

— Парашют? Такой маленький? — удивился я.

— Нет. Система экстренного приземления. Ее вообще-то для прыжков с многоэтажек используют, но и мы обычно невысоко летаем. Как только запускаешь, быстро выбрасывает ударные тормозные пленки. Те же парашюты, только много, и каждая действует всего долю секунды, лишь слегка тебя притормаживая. Пленки из наноматериала, очень тонкие, так что при активации в пятидесяти метрах от поверхности их срабатывает до сотни. Останавливая падение почти до нуля, но при этом относительно плавно. Полная жесть. И страшно до жути. Летишь к земле, активизируешь и вдруг начинаешь чувствовать, что замедляешься, но при этом тебе кажется, что тебя ничто и не держит. Каждая пленка сбрасывается сразу, ты видишь за собой лишь серебристый хвост. А потом подлетаешь к земле и встаешь на ноги.

— Мне дашь попробовать?

— Из вертолета спрыгнуть? — ухмыльнулся Богослов.

— Можно с высотки, если найдем. Или с вертолета. Только, может, для начала в воду?

— С высоты хоть в воду, хоть в бетон, разница невелика.

— Все ж как-то спокойней.

— Да. Сейчас иди, сдавай модули. Только не забудь забрать управляющие блоки с выживших.

— С каких выживших? — не понял я. — Ты о двух моих машинках?

— Да, с них. Управляющие модули забери. Завтра собирались привезти новые модели, так что они тебе понадобятся.

— Зачем? Если новые модели?

— Ты хотя бы примерно себе представляешь, какой ИИ в этих дронах? Новичкам всегда дают стартовый, заводской. Если кто-то… выбывает, то их дронов забирают друзья. Если дронов не берет никто, то они отправляются вместе с владельцем. В могилу, в крематорий или просто в тихий домик в деревне. Кому как повезет. Так вот. Эти ИИ саморазвиваются. Накапливают опыт в реальных схватках. Привыкают к твоей манере ведения боя. Ты и сам в них можешь потом кое-что подкрутить, если захочешь. Поэтому все стараются забрать мозги дронов с собой, даже при переходе на новую модель. Там, конечно, бывают казусы, когда архитектуру сильно меняют, но вроде у всех современных моделей есть специальная система шлюзования. Так что забери, не забудь. За одного битого дрона двух небитых дают, знаешь ли.

— Ну хорошо. Заберу. — Я пожал плечами. Звучало это слегка странно. Ощущение у меня возникло такое, словно у каждого здесь была своя личная овчарня. И каждый своих собачек любил, холил и старался обучить как можно лучше. А потом, логично предположить, еще и свести поудачней.

Все-таки у Богослова был какой-то бланк, позволяющий читать мысли.

— Бывает, пытаются компилировать из нескольких ИИ один. Но в явном виде это не выходит. Зато у нас тут другая забава — обмен тактическим опытом после боев. Информацию о действиях чужого дрона можно купить, закачать своему, и тот сможет ею пользоваться словно военным справочником. Но будет действовать по своему алгоритму. Это я так, упрощаю.

— Купить? — Сегодня для меня был очередной день открытий. — Купить, извините, за что?

— За другую информацию, — пожал плечами Богослов. — Деньги у нас не в ходу, знаешь ли. Обобщенная боевая база все равно каждый раз дается всем. Правда, большинство заливает эпизоды лишь выборочно. Все боятся, что их дроны начнут портачить, и осторожничают. Но еще у нас есть игра. И твои два дрона в нее вступили, раз выжили. Теперь ты можешь продать их базу данных. Конечно, за невеликую цену, но они неплохо себя вели, и кто-то вполне может решить, что готов дать тебе в обмен копию мозгов одного из своих дронов.

Мы уже подходили к оружейной, и Богослов начал на ходу стаскивать с себя жилет.

— И рейтинг, наверное, есть? — спросил я.

— Есть, — кивнул Богослов. — Один из моих дронов на пятом месте. Шестьдесят семь подтвержденных нейтрализаций, шестнадцать миссий с момента последней гибели. Я тогда решил его восстановить из резервной копии. И не жалею.

— Азимову бы это не понравилось, — буркнул я.

— Азимову? Это который три закона? Ну да. Законы хороши, когда они натуральны, то есть поддерживаются самой природой. Или если их неисполнение влечет за собой такой джихад, что даже самый сумасшедший не рискнет их нарушить. Или если все вокруг такие хорошие, высокоморальные, что соблюдают эти законы за просто так.

— Ну раньше же боевых роботов не делали? — попробовал я поспорить.

— Точно? А может, просто не умели? И потом, скажи мне, что такое робот? Револьвер — это не робот? Жмешь на кнопку — спусковой крючок, получаешь результат. Беспилотники с лазерным наведением — не робот? Ракеты-то ведь на их указку летели. В чем разница? В наших процессоры появились, а в «Калашникове» их не было? И что? Раз процессор есть, то он сразу кинется три закона робототехники исполнять?