Корделия обняла его за шею и прижалась к широкой груди.

Едва переступив порог дома деда, она сразу же оказалась в объятиях матери.

— Видишь, как хорошо выглядит Мирелла, — гордо сказал ей Джакомо. — Воздух Италии творит чудеса.

Еще в дороге они договорились не расстраивать больную женщину и утаить от нее то, что только что произошло в доме Доминциани.

Вместо этого Корделия сообщила матери и деду о своей беременности. Джакомо пришел в восторг и открыл бутылку шампанского, а Мирелла просияла и поинтересовалась, где Гвидо.

— Увидишь его за завтраком, — пообещал ей отец, игнорируя обеспокоенный взгляд внучки.

Мирелла проводила дочь в комнату для гостей, и они долго сидели обнявшись, а потом Корделия уговорила мать пойти спать.

Вскоре раздался громкий стук в дверь, и на пороге ее комнаты появился дед. Он отступил в сторону, и она увидела Гвидо. Галстука на нем не было, волосы взъерошены, рубашка наполовину расстегнута.

Сердце Корделии забилось так сильно, что ей стало трудно дышать. Джакомо хлопнул Гвидо по спине.

— Даже я не ожидал увидеть тебя так скоро! — усмехнулся он и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

Гвидо и Корделия, не отрываясь, смотрели друг на друга.

— Ты можешь простить меня? — спросил Гвидо и тяжело вздохнул.

— Я сказала им, что у нас будет ребенок, — мягко сказала Корделия. — Почему ты так долго добирался сюда?

— Лимузин сломался. Пришлось взять такси, но мы попали в пробку... Остаток пути я шел пешком.

Корделия еле сдержала смех, представив, как он быстрым шагом идет по улице, а за ним ковыляет старик Гильельмо.

Гвидо нервно сглотнул, неловко поднял руку и застыл, глядя на нее влюбленными глазами и тяжело дыша.

— Знаешь, я люблю тебя так сильно, что мне даже больно... вот тут, — сказал он, прикладывая руку к груди.

Корделия бросилась к нему. Он поймал ее в объятия и крепко прижал к себе.

— Я собирался сказать тебе так много, но потом понял, что хватит и трех слов. Я люблю тебя!

— Все остальное чепуха, — задыхаясь, прошептала Корделия.

— Десять лет назад я считал, что все знаю. Я должен был понять, что Умберто и Эугения лгут! — простонал Гвидо, уткнувшись лицом в ее волосы. — Не могу простить себе, что был таким идиотом. Как я мог? Я сам все разрушил...

— Мы были очень юными и самолюбивыми, — мягко произнесла Корделия. — И делали ошибки. — Она запустила пальцы в его густые кудри, и ощущение полного счастья захлестнуло ее. — Я не хочу больше оглядываться назад, Гвидо. Никто не застрахован от таких женщин, как Эугения. Она очень умна и хитра. Я ведь тоже долго считала ее подругой и безгранично верила... до той самой ночи.

— Когда Гильельмо обнаружил, что след ведет к ней, я стал догадываться, что твои подозрения небезосновательны, — признался Гвидо.

— Когда ты об этом узнал?

— Вчера поздно вечером. Первым моим побуждением было сразу лететь к тебе, но потом я решил, что будет лучше, если я разоблачу Эугению публично в твоем присутствии. — Он помолчал. — Я понимал, что доказательств того, что она натворила десять лет назад, у нас нет, но был уверен, что смогу заставить ее признаться во всем. Ради тебя.

— Я так благодарна тебе, что ты доказал ее вину в деле с фотографиями.

— Она причинила нам столько горя! — воскликнул Гвидо. — Но ты должна знать: в моем сердце не было никого, кроме тебя... никого, кто был бы мне так близок.

Корделия крепко обняла его, и слезы выступили у нее на глазах. Она уткнулась лицом ему в грудь и с наслаждением вдохнула родной запах.

— А знаешь, что она мне однажды сказала? Что мой дед и твой отец решили поженить нас, когда мы были еще детьми.

— Какая чепуха! — воскликнул Гвидо.

— Знаю, — пристыженно вздохнула Корделия. — Как я могла в это поверить?

Он взял ее лицо в ладони.

— На самом деле я увидел твою фотографию в кабинете Джакомо за год до нашей встречи, — признался он. — Там ты сидишь в кресле с белым котом на коленях. У тебя была такая ослепительная улыбка, что я спросил у него, кто это.

Корделия с удивлением смотрела на него, с трудом припоминая эту фотографию.

— Он понял, что ты произвела на меня впечатление, и, вероятно, именно поэтому познакомил нас сразу же, как только ты приехала в Италию. Я бы не стал винить его в этом.

— Я тоже. — Корделии было очень приятно узнать, что Гвидо восхищался ею еще до их знакомства. — Как там твои родители?

— Они переживают, что настороженно относились к тебе и тем самым поощряли Эугению. Возможно, когда-то моя мать подумывала о том, чтобы женить меня на кузине, но я никогда не воспринимал Эугению как женщину.

— Она говорила мне другое.

Корделия вдруг поняла, что Эугения могла искренне заблуждаться, считая, что нравится Гвидо, и ей даже стало жаль эту женщину.

— Когда ты уехала, мой отец высказал предположение, что у нее не все в порядке с психикой. Он собирается поговорить со своим братом и посоветовать ему показать дочь специалисту. Возможно, Эугения подсознательно чувствовала, что виновата в гибели Умберто, и это вызвало у нее что-то вроде временного помешательства.

Корделию передернуло, и она решила сменить тему:

— Скажи, а ты действительно мог публично отказаться от меня прямо на свадьбе? Гвидо покраснел.

— Я хотел, чтобы ты так думала. Господи! Да с той минуты, как ты появилась в моем кабинете, для меня все началось сначала. Я решил выдвинуть тебе такие жесткие условия, только чтобы не потерять самообладания. Но стоило нам оказаться рядом в брачную ночь, как я... У меня было ощущение, что мы никогда и не расставались.

— Правда? — Такое признание обрадовало Корделию.

— Я понял, что не в состоянии держать свои чувства под контролем. Поэтому и улетел на следующий день. Я был в жутком состоянии.

— А что ты чувствовал? Он горько рассмеялся.

— Если бы я это знал, мне не пришлось бы улетать. Я отправился в Швейцарию и всю неделю заливал горе вином.

— Это ужасно, но я рада, что тебе было плохо, потому что тоже была несчастна. И к каким же выводам ты пришел?

— Что я предпочел бы оказаться рядом с тобой, а не в Швейцарии. Что я по-прежнему питаю к тебе чувства, от которых хотел избавиться, — признался Гвидо. — А потом мы встретились с тобой в Канаде, и я перестал грызть себя сомнениями. Я был по-настоящему счастлив и вообще забыл историю со сделкой. Но я не ведал твоих чувств... Кстати, ты до сих пор мне о них ничего не сказала, — добавил он, вглядываясь в ее лицо.

Глаза Корделии смеялись.

— На этот раз была твоя очередь. Я все сказала тебе десять лет назад! — Привстав на цыпочки, она обняла его за шею. — Я люблю тебя, Гвидо Доминциани...

Потемневшие от волнения глаза цвета жидкого золота смотрели на нее сверху вниз.

— Безумно, целиком и навсегда?

— Какая у тебя память! — Корделия была потрясена, что он запомнил слова, сказанные ею десять лет назад.

— Вот как сильно я тебя люблю, — сказал Гвидо и склонился к ее губам.

Сердце Корделии пело, колени дрожали, и она медленно отступала назад, зная, что там стоит кровать. Гвидо опустился рядом с ней, улыбнувшись.

— Нам еще о многом надо поговорить...

Но она уже расстегивала последние пуговицы на его рубашке.

— Говори, я слушаю.

Он схватил ее за руку и заглянул в глаза. Вид у него снова был серьезный.

— Эти последние несколько дней были просто адом, и я испугался, что навсегда потерял тебя. Когда ты сказала, что хочешь меня, я почувствовал такое облегчение, что утратил дар речи.

— Иногда поступки важнее, чем слова. — Корделия откинулась на подушки. — В разговорах по телефону ты не силен, зато весьма талантлив в другом.

Гвидо снял пиджак, вздохнул и поцеловал ее медленно, нежно и чувственно.

— Мы будем жить вместе. — Он положил ладонь на ее пока еще плоский живот. — Ты, я и наш ребенок.

Они снова обменялись поцелуем, и Гвидо признался, что чувствует себя странно, занимаясь с женой любовью в чужом доме.