— Я знаю, что надо делать, — неожиданно сказала Ира, о присутствии которой совершенно забыли в эту минуту трое беседовавших мужчин. — Господин профессор, вы должны взять мою кровь и отдать ее Славушке… Вы говорите, что вам нужна здоровая, молодая кровь для этой цели… Возьмите же ее у меня… И, право же, вы дадите мне пережить самую большую, самую светлую радость в моей жизни, если я смогу быть хотя отчасти полезной бедному ребенку…
— Отчасти полезной или вы шутите, фрейлейн? — пожал плечами старый ученый. — Или вы не поняли, что ваша великодушная готовность спасет ребенка от смерти?
— Тем лучше. Я готова пойти на это! — твердо произнесла девушка. Она хотела прибавить еще что-то, но неожиданно Сорин схватил ее пальцы и охрипшим от волнения голосом произнес:
— Дитя мое… дорогое дитя… да благословит вас Бог за ваше великодушное решение, за ваш подвиг, Ирина Аркадьевна, за спасение Славушки… Спасибо вам, спасибо вам!
"Дорогая, ненаглядная моя старушка! Из письма Алексея Алексеевича Сорина вы знаете все подробности того, что должно произойти завтра. Родная моя мамочка, мне как-то дико и странно писать вам о самой себе и своем поступке, который люди превозносят почему-то до небес и который — для меня самой — вовсе не играет никакой роли. Голубушка-мама, вы лучше чем кто-либо поймете меня, вашу большую благоразумную девочку. Помните, вы называли меня так постоянно с самого нежного возраста, с самого раннего детства? Дело в том, дорогая, что в моем решении нет ничего героического. Я просто безгранично привязалась к моему маленькому воспитаннику, и мысль потерять этого кроткого ангела, о котором я вам уже столько раз писала, кажется мне невозможной, чудовищной. И еще я ставлю вас на место его несчастного отца, вас, моя ненаглядная мама… Что было бы с вами, если бы я или Катя очутились бы в положении бедного маленького Славушки? А ведь нас двое у вас, мама, тогда как у несчастного отца этот больной ребенок — единственный сын, единственная отрада и утешение, и если он умрет, этот мальчик, такой трогательный и нежный, с такой чуткой и прекрасной душой, когда мы окружающие его взрослые люди можем спасти его, ведь я не найду себе покоя, поймите, мама! И вот почему я предложила себя, свои силы, свою кровь для спасения ребенка! Я полюбила его, как моего маленького братишку, и мысль потерять его для меня невыносима. Не думайте, родная, что, предложив себя для спасения Славушки, я не подумала о вас… Я знаю, мамочка, что мне не грозит никакой опасности. Самое большее, что ждет меня, это временная слабость… Но я буду жива и здорова, я останусь жить для вас, для Кати, которых бесконечно люблю.
Целую ваши руки, обнимаю Катю. Благословите своей любящей рукою вашу Иру и простите ее, что, не предупредив вас, вызвалась на этот серьезный шаг, но времени осталось так мало и ребенок может погибнуть каждый час. Ира".
"Милостивая государыня Юлия Николаевна, приношу вам свое глубокое извинение в том, что, не спросив предварительного вашего разрешения, я рискнул принять огромную жертву, принесенную нам вашей дочерью. Но Ирина Аркадьевна предупредила меня о том, что вы единомысленны во всем с нею. По крайней мере, она сказала мне вчера так: "Я дочь своей матери. Я хочу проводить через всю мою жизнь тот принцип, который проводила она: "думать прежде всего о благе других и потом уже о своем собственном". Так сказала мне эта прекрасная, благородная девушка и добавила тут же, что она сама чувствует и знает, что вы одобрили ее поступок, благословили ее на него. Из предыдущих писем вашей дочери вы уже знаете, милостивая государыня, о моем бедном, несчастном маленьком сыне и о его ужасном недуге. И вот теперь способ избавить моего мальчика от гибели найден и будет применен благодаря благородству и великодушию вашей дочери. Ваша прекрасная, чуткая дочь предлагает воспользоваться частью ее крови для того, чтобы влить ее в вены моего умирающего мальчика и этим спасти его от смерти. Такой способ лечения весьма распространен теперь в цивилизованных странах, и сам профессор Франк ручается за успех операции, за полную безопасность ее для здоровья вашей дочери. Теперь я должен написать вам о том, чего не должна знать до времени Ирина Аркадьевна. Вы поймете меня, что нельзя оценивать материальными средствами лучший порыв души. И было бы кощунством отблагодарить таким образом великодушную девушку за ее самопожертвование, за ее подвиг. Но тем не менее нужно предусмотреть все. После операции переливания крови ваша дочь может временно ослабеть. Может быть, ей надо будет провести некоторое время дома. И вот поэтому-то я прошу вас, милостивая государыня, принять от меня десять тысяч рублей, которые я перевожу тотчас же вам. Горячо прошу понять меня и не отвергнуть этой ничтожной для меня суммы, предназначенной для вашей дочери. Ее нельзя отклонить. В завещании моего сына, которое осталось бы после его смерти, эта сумма упоминается как ничтожный, маленький подарок Ирине Аркадьевне, по собственному желанию Славушки. И тогда, в случае Славиной смерти, Ирина Аркадьевна не решилась бы отказаться от подарка. Так пусть же она великодушно примет этот скромный дар. По словам профессора Франка, мой мальчик после операции вернется мне здоровым. И за это мы оба должны благословлять вашу дочь.
Не гневайтесь же на меня, сударыня, за то что я не нашел в себе силы оттолкнуть протянутую мне руку помощи Ириной Аркадьевной, и не уничтожайте меня отказом в моей просьбе принять эти ничтожные деньги, которые могут оказать хотя бы крошечную помощь вашей труженице — дочери.
С искренним почтением, Алексей Сорин".
— Такое прекрасное утро! Ирина Аркадьевна, вы не чувствуете разве, что как будто само солнышко и вся природа хотят поддержать и подбодрить нас с вами? Вчера было так пасмурно, так сыро и неуютно, а сейчас… Смотрите, смотрите! Как особенно зелены и пышны после вчерашнего дождя эти сосны! Какими чистенькими и промытыми кажутся пески!.. — И Славушка устремил свой взгляд через открытое окно комнаты в сад.
Ира в белом полотняном халате лежала на широкой скамейке, покрытой белой же ослепительно-чистой простыней, уже подготовленная к операции. Рядом с нею на такой же скамейке лежал одетый в беленький же халатик Славушка. В соседней комнате возились доктора. Слышался плеск воды и характерный говор профессора Франка. Алексей Алексеевич Сорин стоял подле сына, держал его ручку одною рукою, другой гладил его голову.
— Вам не страшно, Ирина Аркадьевна? — спрашивал Алексей Алексеевич девушку, — еще не поздно, подумайте, дорогое дитя.
— Я думаю о том, чтобы как можно скорее произошла эта операция, в сущности такая ничтожная для меня, что о ней не следует и говорить.
Вошли доктора в белых халатах. В комнате запахло эфиром…
Никогда за всю свою дальнейшую жизнь не забудет Ира того странного ощущения, которое охватило ее, когда, сделав глубокий надрез на ее руке чуть пониже локтя и впустив в обнаженную вену наконечник гуттаперчевой трубки, профессор приказал ей считать до ста. Сам он в это время что-то быстро делал над рукой Славушки. Другую руку Иры у пульса держал доктор Магнецов…
Ира видела в окне голубое небо, все обрызганное золотом солнечного сияния… видела пышные зеленые сосны… видела убегающие вдаль мохнатые холмы…
— Раз… два… три, — считала она…
Потянулись бесконечные минуты, казавшиеся вечностью… И вот, постепенно стала замечать Ира, точно кто-то беспощадно и настойчиво тянул ее жилу из той руки, в которой находился наконечник каучуковой трубки… Слабость охватила девушку… Мутилась мысль, слабее и тише выстукивало сердце и зеленые сосны в окне казались сейчас страшными мохнатыми великанами… И золотое солнце почудилось каким-то сказочно-страшным чародеем. Она прошептала чуть слышно:
