— Ну-ну, не буду. Не буду, детка.

И рыцарь Трумвиль очень галантно целует мою тоненькую руку.

— Фррр! — слышится в соседней комнате, и чьи-то тяжелые шаги приближаются к нам.

— Мишук! Тебя только и недоставало.

Я охватываю милую черную кудлатую голову совсем уже выросшего Мишки и валю его на ковер. Это для него огромная неожиданность. Он силен, как бык, но неловок удивительно, как и подобает быть неловким косолапому Мишке. Но сейчас он ничуть не обижен за такое бесцеремонное с ним обращение, лежит у моих ног, трется головой о белый серебристый шелк платья и довольно урчит:

— Фрр!

— Рыцарь Трумвиль, — обращаюсь я к моему собеседнику, — что вы видели сегодня на охоте в лесу?

— Я видел, Брандегильда…

Тут начинается полный захватывающего интереса рассказ о плачущих, заколдованных осенью деревьях, о сентябрьском жутком плене, о пении ветра и вечерних криках птиц.

Мой муж — талантливый импровизатор, и говорить он умеет красиво, как поэт. Меня захватывает его фантастическая сказка, я хватаю карандаш, бумагу и перекладываю ее на стихи.

А камин пылает. И слышатся шаги дневального на крыльце, и звучит так сладко сонное всхлипывание Мишки. Может быть, потому комнатному пленнику в роскошной шубе снятся родной лес и родное логовище. Я тихо глажу его теплую шубу и смотрю на мужа.

От обычой мрачности в его лице нет и следа.

Складка между бровей исчезла. Черные глаза сияют. Сверкают в улыбке белые, как сахар, зубы.

Неужели тоненькая Брандегильда сделала счастливым рыцаря Трумвиля навсегда, маленькая девочка Брандегильда с ее фантазиями и сказками, с ее бестолковой, мечущейся в грезах душой?

— Вы счастливы, рыцарь Трумвиль, скажите?

— Когда с тобою, вдвоем с тобою, без людей, вдали от них, — слышится ответ.

Нет, я с ним не согласна. Я люблю людей, как сестер и братьев. Люблю их речи, беседы и смех. Люблю обмениваться с ними мнениями, спорить о литературе и искусстве. Это — жизнь. Жизнь такая же, как бег на лыжах или по льду, или бешеная скачка на Красавчике по степным дорогам Украины. А камин и тихий вечер в замке и тоненькая Брандегильда с медвежьей головой на коленях — это только сказка.

— Скажите, рыцарь Трумвиль, могут ли быть сказки на земле?

Он не успевает ответить. Верный оруженосец появляется на пороге.

— Что тебе, Галка? — быстро осведомляется муж.

— Так что, ваше высокоблагородие, — говорит он, — насчет птицы, что вы убили. Дуралея эта…

— Какая Дуралея? — хмурится рыцарь Трумвиль.

— Ну, Дуралея, Даша, куфарка, — роняет Галка тем же унылым тоном.

— Ах ты! — возмущаюсь я. — Не Даша, а Доротея. Понял? До-ро-те-я!

— Так точно, понял. Дуралея, — подтверждает он.

— Тьфу! Так что же птица?

— Птица-то на самом деле вовсе не птица, ваше высокоблагородие.

— Как не птица? — срывается в один голос у меня с мужем.

— Не могу знать, а только не птица. По всему видать…

— Так что же?

— Ворона, — получается такой же скорбный ответ. — Не могу знать, а только, значит, ворона.

— Так, стало быть, я по-твоему, в темноте принял ворону за дикую утку и убил ее? — начинает горячиться рыцарь Трумвиль, и гневные искорки загораются в его глазах.

— Не могу знать.

Я не в силах больше удержаться, валюсь на мех тибетской козы и громко хохочу, разбудив моим смехом сонного Мишку.

— Фррр! — вторит он мне, выражая не то свое неудовольствие, не то сочувствие.

Рыцарь Трумвиль негодует. Он — прекрасный, всеми признанный охотник — никак, даже в темноте, не мог принять ворону за дикую утку. Чтобы восстановить свою репутацию, он кратко приказывает Галке:

— Принеси сюда дичь, я погляжу.

— Слушаю-с, ваше высокоблагородие.

Галка делает поворот назад, щелкает каблуками и исчезает за дверью. И вдруг снова просовывает в щель свое унылое, до невероятия спокойное лицо.

— Так что оно, ваше высокоблагородие, никак это невозможно.

Что невозможно? — теряя терпение, вскидывает на него грозными глазами муж.

— Так что с духом они. Никак, то есть, в чистые комнаты их благородия доставить невозможно.

— Кого?

— Ворону, значит.

— Ха-ха-ха!

Мы уже не слушаем его и несемся взапуски по винтовой лестнице в "подполье замка", то есть в кухню. Там у стола Даша, то есть Доротея, потрошит огромного дикого селезня, принятого Галкой за ворону. От него пахнет дичью, болотом и лесом.

— Вот так ворона! — смеется своим глуховатым смехом рыцарь Трумвиль.

— Ха-ха-ха! — заливается, вторя ему, Брандегильда.

Звонок. Гости. Мы взглядываем друг на друга. Рыцарь Трумвиль, только час тому назад вернувшийся с охоты, очень устал. Ему так приятно посидеть на мехе тибетской козы в обществе Брандегильды у пылающего камина и вести бесконечную игру в "замок Трумвиль". А со словом «гости» сопряжено известное напряжение, чинное сидение на диване, ярко освещенная гостиная и скучные беседы обо всем «всамделишном», таком далеком от грез, так хитро сплетенными двадцатипятилетним фантазером-мужем и его мечтательной восемнадцатилетней девочкой-женой.

— Не надо гостей, не надо! — шепчу я. — Галка, Галка! Если папа и мама или дети с Эльзой и Варей, прими, конечно; да поручика Зубова, да господ Рогодских, — это свои, а для других нет дома. Понял? — шепчу я, вытягивая шею снизу лестницы, в то время как наверху Галка внимательно ловит каждое мое слово, перегнув через перила свое тонкое длинное туловище.

— Так точно, понял, ваше высокоблагородие. Слушаюсь, — долетает до меня сверху, и он мчится в переднюю, гремя сапогами и грозя разрушить своей несуразной особой и замок, и лестницу, и весь мир.

А звонок все звенит, заливается в передней. Мы, притаившись внизу, слушаем, как щелкает ключ входной двери.

— Господа дома? — доносится до нас знакомый голос.

Ага! Это Невзянский.

— Оба дома, прекрасно, — вторит другой.

Это Линского голос. Потом короткая пауза, и веселый Тимочкин голос звенит на весь "замок":

— Здорово, Галка!

— Здравия желаю, ваше высокоблагородие, — отбарабанивает тот.

Затем прибавляет что-то.

Пауза.

И снова щелкает ключ в замке. Какие-то возгласы протеста. Чей-то смех, обидчивый, но веселый. И тоненькая фигурка Тимочки Зубова появляется на верху лестницы перед нами.

— Ха-ха-ха! — заливается Зубов. — Нет, друзья мои, ваш Галка — одно великолепие! Вы подумайте: он и Линского, и Невзянского выпроводил сейчас!

— Как выпроводил? А вас-то ведь принял? — недоумевающе роняют мои губы.

— А вот как выпроводил: "Дома-то, — говорит, — господа дома, да, говорит, никого не велено принимать, акромя папы да мамы, да братцев, да сестрицы с губернаршами, да подпоручика Зубова, да господ Рогодских. А вас, ваше благородие, так что нельзя". Нет, видали вы такой экземпляр?! А!

— Зарезал! Без ножа зарезал! — кричит мой муж, внезапно превращаясь из владетельного рыцаря Трумвиля в поручика Чермилова.

— Вернуть их! Вернуть! Сию же минуту!

И он несется по лестнице, сбив по пути с ног подвернувшегося ему совсем уже несвоевременно Мишку.

— О, какой ты глупый, Галка, какой ты глупый! — говорю я с искренним сокрушением, раскачивая из стороны в сторону головой.

— Так точно! — уныло соглашается невозмутимый Галка.

— А мы-то ведь пришли к вам поговорить об устройстве задуманного нами спектакля, — роняет он, — и вдруг такой прием. Ха-ха-ха! Прелесть Галка! И откуда Борис выкопал чудовище этакое?

Я в отчаянии и волнуюсь ужасно. О, глупый Галка! Никогда никакой порядочный оруженосец не выйдет из тебя.

К счастью, Невзянскому и Линскому удалось объяснить причину недоразумения, и мой муж привел обоих к нам, извинившись за своего оруженосца.