- Казаки! Казаки! Казаки!…

Но то были не казаки. Рота капитана Любавина, предупрежденная и осведомленная со слов Милицы о положении неприятельских сил, обложила деревню и со всех сторон обрушилась на ничего не подозревавшего врага.

Благодаря темноте непроглядной ночи, людям капитана Любавина удалось блестяще выполнить задуманный их начальником план: рота подобралась к деревне и обложила ее со всех сторон; но обо всем этом Игорь узнал уже много позже, a пока он видел только, как обезумевшие от неожиданности гусары метались по всей деревне, разыскивая своих коней. Русские пули настигали их всюду… Следом за упавшим молодым офицером-гусаром грохнулся и огромный венгерец с пробитой пулей головой. За ним повалились еще двое… Трое других караульных метнулись, было, к юноше, сабля одного из них повисла уже над его головой, но в тот же миг выскочившие из-за ближайшей избы несколько русских стрелков, словно выросших из-под земли, ударили на венгерцев, и те, побросав оружие, кинулись врассыпную…

- Ур-р-ра! - пронеслось победным, громовым кликом по всей деревне, и лихие удальцы-пехотинцы бросились в штыки на совершенно обезумевшего врага.

- Живо наше дите, слава Тебе, Господи, живо! - трепетным голосом говорил Онуфриев, кидаясь к Игорю и обнимая не менее его взволнованного юношу.

- Слава Тебе, Создателю, как есть вовремя поспели! A все он, Митенька, кабы не пришел он вовремя…

- Да разве Мила… то есть, Митя жив? - вцепившись пальцами в рукава солдатской шинели, чуть ли не в голос крикнул Игорь.

Но вместо ответа что-то милое, что-то бесконечно дорогое и близкое вынырнуло откуда-то и прильнуло к груди обезумевшего от счастья юноши черной головкой.

- Это я, Горя! Это я… - зашептал, смеясь и плача знакомый голос; и Милица, то трепетно проводила руками по бледным щекам Игоря, то снова припадала к его груди головой.

- Жив… Жив… О, милый, славный Горя! - Сколько тебе пришлось пережить за эти ужасные часы плена, - шептала она взволнованным голосом.

A кругом валились последние солдаты разбитого наголову неприятельского отряда. Слышались стоны раненых, крики сдающихся на милость победителей. Уже там и тут махали белые платки, сигнализируя сдачу, и молодой подпоручик Гардин вел целую толпу разоруженных его бравыми солдатиками военнопленных.

A когда погасла последняя вспышка битвы, Онуфриев передал Игорю и Милице приказание капитана Любавина немедленно явиться к нему.

В той самой избе, где за час до этого сидел грозный немец-полковник и венгерские офицеры, его помощники, делая допрос Игорю Корелину, в этой самой избушке, на пороге ее, встретил обоих молодых людей улыбающийся и довольный Павел Павлович Любавин.

- Ну, дети, спасибо! И за разведку и за храбрость и самоотвержение. Горжусь, что такие соколята служат под моим начальством. От имени командующего передаю вам это… Носите с достоинством, служите так же, как служили до сих пор, верой и правдой царю и отечеству… A теперь, обнимите меня оба, юные герои…

Не слыша ног под собой, не видя ничего, кроме двух маленьких крестиков-орденов, которые протягивал им капитан, Игорь и Милица подняли дрожащие руки им навстречу. Но чья-то рука со стороны отвела их трепетные пальцы и сам капитан Любавин приколол по очереди к груди каждого из них по знаку отличия, мечтать о котором они не смели даже в самых дерзновенных грезах. Потом Павел Павлович обнял их по очереди. Обняли их, поздравляя, и другие офицеры роты, a дожидавшийся в сенях их выхода Онуфриев, чуть не плача от радости, загреб обоих в свои мощные, солдатские объятия, поцеловал трижды, словно христосуясь в Светлый праздник, и тут же наставил отеческим тоном:

- Как эт-то закончится война, так Иоанну-Воину беспременно отслужите молебен. Он выручил, никто как он, батюшка, укрыл, под своим Святым стягом. Ему и помолитесь, A теперича марш к ротному котлу, небось живот-то подвело y Гориньки в австрицком плене. Не больно-то разносолами кормили колбасники. Да и не до еды было, небось, как потащили к ответу? - расспрашивал Игоря заботливый солдат.

- Ничего не дали за весь день, ни куска хлеба, - признался тот, уже весело смеясь счастливым смехом.

- Ишь ты, помирать, значит, с пустым брюхом наказали, - заметил простоватый румяный Петровский, когда Игорь и Милица уселись y костра, где разогревался ротный ужин.

- A тебе беспременно, чтобы помирать наевшись до отвала, с полным брюхом! - захохотали его ротные товарищи.

- Все ж таки повеселее будет так-то, - не смущаясь, резонировал тот.

- Ешьте, ешьте, чего стали, - подбодрял Онуфриев сидевших в кругу солдат, за общим котлом, Игоря и Милицу.

Теперь повсюду, на площадях и на улицах, весело пылали такие костры. Рота, успевшая отдохнуть и оправиться после удачного дела, с аппетитом уписывала горячие щи и кашу, сваренную на походной кухне и теперь разогретую на пылающем костре. Пламя костров освещало знакомые загорелые лица, лица, ставшие уже бесконечно дорогими обоим юным разведчикам за совместно проведенное с солдатиками время похода. Тесно прижавшись один к другому, Игорь и Милица слушали, как скромные серые герои не хитро рассказывали про только что блестяще выигранное дело.

- Вижу эт-то я, целится он, да прямо в дите наше, - бросал, тщательно обирая кашу из деревянной ложки, бравый пехотинец, - нет, думаю, врешь, не убьешь, сами с усами, да как его ахну, так, братцы, сразу его наповал…

- Лихо. A ведь сам он дите наше ладил прикончить… Ишь ты… честь честью, не поручил солдатам своим. Ишь живодер… Право, живодер… Не гляди, что молод… Вот и получил свое, по делам и заслуга.

- Пленные-то, пленные, уморушка, братцы, так и твердят все одно без устали: - A вы не «козя» будете? Нне козя?

- Страх, как они наших казаков эт-то не любят.

- Трусливый народ, что и говорит.

- Подикось, пожалуй, и дите нашего больно испужались, коли шестеро держали заместо двоих.

- Что дите? Дите - герой. Его следовает бояться. Вон какое отличие получили наши дите, - с заметной гордостью, ласково поглядывая на сидевших рядом Игоря и Милицу, говорил Онуфриев.

A ночь уже шла на убыль… Прояснялись заметно далекие небеса. Блеклыми, неяркими стали теперь пятна костров на просветлевшем фоне. Забрезжило утро.

Подобрав раненых и похоронив убитых, солдаты спали теперь мирным сном, укутавшись с головой в свои шинели, Белым призраком казался в надвигающемся бледном рассвете высокий костел с прогоревшей крышей. Жертвы австрийского бесчинства давно были убраны и зарыты в общей братской могиле.

Все спало кругом. Только бодрствовали часовые, напряженно и чутко внимая предутренней тишине.

A Игорь и Милица все еще не спали… Юная сербка, прижавшись к плечу своего товарища и друга, смотрела ему в лицо преданным, ласковым взглядом и трепетным шопотом говорила ему:

- Ты знаешь, Горя, когда они утром гнались за мной и когда я видела, что смерть неизбежна, я как-то вся отупела вдруг… Застыла вся… Не было жаль ни себя, ни своей жизни, ни Иоле, ни отца с матерью. И только страстно жаждала одного - исполнить до конца возложенное на меня поручение, какой бы то ни было ценой, исполнить, довести его до конца… И вот, свершилось: Бог мне дал больше того, чем просила моя душа. О, Горя, все это похоже на сказку! Эти похвалы капитана… Эта высокая награда… A главное ты… Твое спасение, в котором я отчаивалась уже…

И синие глаза девушки снова с бесконечной преданностью заглянули в лицо Игоря.

Он ответил ей тем же добрым, полным сочувствия и преданности, взглядом.

- Знаешь ли, Мила, кто явился ко мне тогда, когда я переживал последние минуты перед казнью? - дрогнувшим голосом спросил он, после короткой паузы, девушку.

- Не знаю, Горя… Твоя сестра Ольга, может быть? кто-нибудь из друзей? покойная мама? - нерешительно, вопросом на вопрос, отвечала своему другу Милица.

- Нет, не они, a ты, ты, Мила… Это была ты… В ту минуту, когда я почувствовал, что жизнь кончается, что я умру, погибну, расстрелянный этими людьми - передо мной предстал, как живой, твой милый образ… И тогда я понял, что ты - самое дорогое для меня существо в мире и что я люблю тебя, как самого дорогого друга на земле, как самую дорогую сестру… И я никогда, никогда не забуду этой минуты, Милочка… Никогда не забуду…