— Как же! Как же, барышня! И баклажаны будут, и камбала баринова любимая на второе жарится. Все, что заказывали. Небось, не забыла…

И Серафимушка лукаво подмигнула Лидианке своим разгоревшимся у плиты лицом южной станичной казачки, приехавшей сюда, в Одессу, на заработки еще в те времена, когда Лидианка была совсем малюсенькой девочкой с живыми, черными глазами.

— Квасу не забудьте открыть клюквенного, Серафимушка! Папочка его любит больше хлебного! Гораздо больше! — словно спохватывается Лидианка.

Снаружи, в палисаднике, визжит засов калитки, и почти одновременно с этим под окном мелькает белая фуражка.

— Папочка вернулся! — и Лидианка стрелой вылетает в сад.

— Папочка!

— Лидуша!

Собственно говоря, Лидианка — не Лидианка вовсе, а просто семнадцатилетняя Лидочка Хрущева, дочь учителя музыки Павла Петровича, добрейшего из учителей в целом мире.

С жительницами Лидии, разумеется, у молоденькой Хрущевой нет ничего общего, но все-таки подруги прозвали ее так за ее античную, со строгим греческим профилем головку, за большие черные глаза, за чудесные, с неподражаемым оттенком волосы, которые можно было бы встретить разве что у женщин Эллады. К тому же в классе имелись еще две Лиды, кроме Хрущевой, и вот, в отличие от Лиды Большой и Лиды Маленькой, дочь Павла Петровича Хрущева и прозвали Лидианкой.

Павел Петрович вернулся сегодня особенно утомленным. И то сказать — среда для него самый тяжелый день! Целая масса частных уроков, кроме постоянных в гимназиях и пансионах. Правда, по случаю текущих экзаменов гимназическое и пансионное начальство не так строго относится к предметам изящных искусств, вроде музыки и пения, а все же немало возни достается и с теми, кто продолжает заниматься музыкой и в горячее весеннее экзаменационное время.

Уже по усталой походке отца Лидианка видит, как ему трудно. Несмотря на жару, лицо Хрущева бледно от утомления. Веки покраснели. Он едва переступает, опираясь на трость.

Лидианка бросается к нему навстречу. Берет под руку, бережно ведет к дому.

— Отдохни, мой папочка, отдохни! — говорит она тихим, нежным голосом, усаживая его на террасе у стола, уже накрытого для обеда.

Павел Петрович глаз не сводит с дочери. Целый мир любви глядит из этого взора. Сколько самых разнородных ощущений наполняет в эти минуты сердце старика!

Она, Лидуша, — его гордость, его светлая, милая звездочка. Он может без боязни похвалиться ею. Заботливая, любящая, прилежная, учится прекрасно и уж любит его, старика, так любит, как ни одна дочка родителей своих не может любить! Так ему думается, по крайней мере.

Вот хоть бы сейчас! У самой экзамен, трудный, важный, последний, а она о нем не забыла подумать и баклажаны даже его любимые заказала к обеду, и борщ с помидорами, и творожники с сыром!

Измученный, с переутомленными, взвинченными от труда нервами, старик смотрит на свою девочку и не может достаточно налюбоваться ею.

— И красавица, и умница! Вся в покойную Лизу! — проносится в его голове восторженная мысль.

Лидианка чувствует на себе ласково-добродушный взгляд отца и ей становится так весело и хорошо на сердце.

— Папочка! Ты подумай только! Завтра последний экзамен, а потом, потом… Потом я уж не дам тебе так надрываться с твоими уроками, милый мой старенький папа! Я сама буду давать их… В гимназии малышей готовить. Да! Ах, вот мы славно тогда заживем с тобой!.. Только бы нужно ночь эту посидеть, хорошенько подзубрить до завтра. Я Руссо еще не совсем хорошо знаю, а там…

— Ты смотри, ночью-то недолго сиди, Лидуша! Нехорошо, дружок, на экзамен надо идти непременно со свежей головой!

И Павел Петрович озабоченным взором окидывает милую античную головку, склоненную над тарелкой с супом и с большим старанием занявшуюся борщом.

Лидианка кушает исправно, но дрожащему за здоровье и благосостояние своей единственной дочурки Хрущеву все кажется, что она и побледнела-то, и похудела от усиленных занятий за последнее время и что совершенно лишена аппетита за это тревожное экзаменационное время.

— Ох уж эти экзамены! Уж скорей бы конец! — с невольным вздохом вырывается из глубины души старого учителя и тут же он повторяет, разводя руками: — А как же будешь без них?! Как знания проверять станешь? Положительно, без подобного рода проверочных испытаний обойтись нельзя! Как ты думаешь на этот счет, Лидианка?

— Ну конечно нельзя, папочка! — отзывается милый голосок, такой свежий и чистый, такой бодрый и веселый, что малейшая тревога о дочери мигом отпадает от сердца старика.

"Нет, она молодец, его дочурка! Положительно, молодец!"

Вечером перед чаем Лидианка долго совещается с Серафимушкой. Девушка шепчет что-то прислуге. Серафимушка сочувственно улыбается и кивает головой:

— Ладно уж, ладно, знаю, не в первой уж! Будьте покойны!

В маленькой гостиной сладкой волной льются мелодичные звуки "Senate patetique".

Это старый учитель перед сном позволяет себе удовольствие поиграть немного на рояле.

Это час истинного наслаждения для Хрущева. Забыты тяжелые, утомительные повседневные уроки, забыты бестолковые, ленивые ученики. Мир звуков, всегда нарядных и прекрасных, погружает его в сладкое забытье, в сказочный полусон…

Вспоминается молодость, море надежд, успехи на концертах, невыразимое счастье с женой и высшая радость на земле: рождение его хорошенькой, умной дочурки.

В это время Лидианка, прислушиваясь к бессмертным звукам Бетховенского гения, говорит шепотом Серафиме:

— Чашку кофе самого крепкого поставьте мне на ночь, голубушка Серафимушка, а то увидите, как перед экзаменом алгебры опять усну… Честное слово!.

Музыка в крохотном зале обрывается сразу.

— Что это вы шушукаетесь там, моя девочка? Неужто и впрямь не будешь спать сегодняшнюю ночь?

Последнюю! Последнюю, успокойся, папочка! — бодро отзывается звонкий голосок из столовой.

Старый учитель тихонько вздыхает…

Забыт любимый инструмент. Не летит больше из-под искусных пальцев бессмертная мелодия сонаты. Старик задумчиво сидит над своим стаканом чая у стола. Напротив — Лидианка с серьезным видом заказывает на завтра обед Серафимушке.

Слышатся отрывистые фразы:

— Цыплята… Что? Дороги! Жаль! Папочка их любит… Пирог с черносливом… прекрасно! Папочка, ты будешь охотно кушать черносливовый пирог?

Павел Петрович не отвечает. Павел Петрович смотрит в милые черные глаза, в красивое личико, обрамленное, как рамой, темными, с червонным отблеском, волосами, и только со вздохом не то счастья, не то сладкой тоски из его старчески-поблекших губ срываются два слова:

— Деточка, милая!

И крепко-крепко целует свою Лидианку.

Ночь. В маленьком домике тихо, как в склепе. Все разошлись по своим углам. Павел Петрович в крохотном кабинете, служащим ему заодно и спальней, Серафимушка в каморке подле кухни. Лидианка у себя. Серафимушка спит крепким здоровым сном вдоволь наработавшейся за день женщины. Старый учитель далек от сна. Боясь пошевелиться, он лежит в постели и думает о дочери. Из-за стенки слышится по временам легкий шорох. Это она, его девочка, переворачивает страницы литографированных заметок, лекций по французской литературе. Он знает, что, услышь только его девочка, что он не спит и ворочается в постели, она подумает, что это из-за нее, из-за того, что приходится шелестеть бумагой и двигаться по комнате. Бросит, пожалуй, заниматься, а все же не уснет… Пока не пройдет всех оставшихся ей экзаменационных билетов, ни за что не уснет! Он прекрасно знает свою заботливую, серьезную дочурку.

И старый учитель задерживает приступ кашля, подступающий к груди, который может встревожить Лиду, и боится переменить позу на более удобное положение, чтобы шорохом не привлечь внимания девушки.