— Ну ладно, — усмехнулся помещик, — не буду спорить…

И, немного тронутый такой честностью (он уже заметил, что у Казн один лаковый ботинок лопнул и на брюках виднелась бахрома), сказал приветливо:

— Может, стаканчик чайку не откажетесь? Казя не отказался.

Налив стакан чаю, Кудкудахтов заметил:

— А я в том лесу еще и не был. Получил я все это в наследство от дяди и теперь собираюсь все здесь благоустроить. Человек я городской, но, конечно, не боги горшки обжигают.

— Имение — золотое дно, — заметил Казя. — Лес, например… Что вы с ним думаете делать?

— Что ж с ним делать… Что обыкновенно делают, — рубить его потихоньку на дрова.

— На дрова?! — воскликнул Казя, испытующе глядя на хозяина. — Скажите, вы никогда не занимались сельским хозяйством?

— Да говорю ж вам, что человек я городской…

— Так это будет безумие!! Знайте — этот лес может дать сотни тысяч…

— Каким образом?!

— Мачты!

— Как, мачты? Да кому ж они тут нужны?

— О, Боже! До станции гужом, а оттуда на открытых платформах… Разница же вот какая: при рубке — десяток деревьев даст вам полторы сажени по цене четыре рубля сажень, то есть всего шесть рублей, а десяток мачтовых бревен, без пороков, будет стоить с доставкой около трехсот рублей. Там шесть, тут триста. При этом все крупные ветки идут на дрова, из мелких мы делаем древесную массу для писчебумажных фабрик (можно маленький заводик для обработки поставить), а хвою будем молоть и кормить ею свиней — лучший для них это корм…

— Господи ты, Боже мой, — удивился Кудкудахтов, — как вы это все хорошо знаете…

— Да! — усмехнулся Казя, — я ведь у тетки чуть не с детства занимался сельским хозяйством.

— Серьезно?! Родной мой! Объясните мне, что это за сельскохозяйственное слово: сковородить? Слышал я его, а что оно такое — не знаю.

Казя снисходительно улыбнулся. На мгновение призадумался — потом бодро тряхнул головой:

— Сковородить? Это вздор, суеверие. Видите ли, когда на ниву надвигается туча, которая может подмочить хлеб, то все жители деревни выходят со сковородками и начинают колотить по ним палками, чтобы прогнать тучу… «Сковородят». Конечно, в рациональном хозяйстве такие способы смешны. Вообще, по-моему, в сельском деле из всякого грошика можно сделать рубль. Да вот, например, я видел одним глазком ваш фруктовый сад. Скажите, зачем вам анисовка?

— Ка…кая анисовка?.. — робко спросил Кудкудахтов.

— Это такой сорт яблок. Оптовая цена его за пуд полтора рубля… А мы можем привить к стволу «золотое семечко» или «царский ранет» и уже платить нам будут по семи рублей за пуд!..

Кудкудахтов слушал Казю со сверкающими глазами…

— Скажите, вы сейчас чем занимаетесь? — спросил он его, осененный какою-то мыслью.

— Ничем. Поссорился с теткой из-за политических воззрений и теперь иду в город. Тетка у меня обскурантка.

Помещик призадумался: «Малый он знающий — это видно по разговору; честный — доказывает поступок с рублем; молодой — значит, энергичный… Лучшего управляющего мне пока не найти!»

Столковались быстро, — в условиях сошлись в десять минут.

Работа в имении кипела. Каждое утро Казя являлся к Кудкудахтову с докладом.

Правда, он не отвешивал низкого поклона и не становился у притолоки, как старозаветный управляющий, но это даже нравилось Кудкудахтову (нет этого хамского низкопоклонства), в остальном же разговоры шли самые деловые:

— Сегодня Кукушкин выгон пустил под пар, — сообщал весело Казя.

— Под пар? Гм!.. Это хорошо. Ну, и что же он?

— Кто?

— Да выгон-то?..

— Выгон? Ничего. Все как следует. Выписал из Риги семена винных ягод и бананов. Анализ, сделанный мною, показывает, что почва в некоторых местах может производить субтропическую флору. Кремнезему уйма.

— Сеяли уже?

— Нет. Нынче в пору только обмолотиться. Сковородить решил завтра.

— А вёдро как?

— Вёдро хорошее. Да, кстати! Продал нынче овес; вот вам семьсот пятьдесят два рубля, а вот отдельно пятьдесят.

— А это какие пятьдесят?

— Взятка.

— Что-о-о?!..

— Мне дали взятку за овес. А так как я овес запродал по настоящей цене, без ущерба для вас, то эти деньги, по справедливости, ваши.

— Почему же мои?

— Овес ваш и взятка, значит, ваша. Вам причитается.

— Чудак вы, — смеялся растроганный Кудкудахтов.

— Ну, спасибо. А мне, знаете, Казимир Михайлович, скучно. Вам-то хорошо — вы все работаете, хлопочете, а я…

— Да чего ж вам тут сидеть, — возразил Казн.

— Взяли бы, да и катнули в столицу.

— Я уж и сам об этом подумывал… Да как же я уеду, если вы мне чуть не каждый день бумаги разные подсовываете, да разные сельскохозяйственные запродажи…

— Выход есть, — вспыхнув, прошептал Казя. — Да согласитесь ли вы на него?.. Человек-то я новый и вам еще неизвестный…

— А что?

— Да если, например, доверенность мне выдать… Такую, как у управляющего князя Щербинского…

— А почему бы мне и не выдать такой доверенности, — пыхтя трубкой, сказал Кудкудахтов. — Чем вы хуже княжеского управляющего? Если это вас устроит, то меня тем более.

— Только имейте в виду, — сказал Казя. — Я вам могу высылать в столицу на прожитие не более двух тысяч ежемесячно…

— Две тысячи в месяц?! — ахнул Кудкудахтов. — Да неужели стотысячное имение может приносить 24 тысячи в год?!..

— Пока не благоустроено, — снисходительно усмехнулся Казя, — а когда устроим, то и все сорок будете получать. О, вы, батенька, еще не знаете, что такое сельское хозяйство!!..

Обрадованный Кудкудахтов выдал полную доверенность и укатил в столицу…

Третьего числа следующего месяца Кудкудахтов получил из банка четыре хрустящие пятисотрублевки.

Еще через месяц он получил две хрустящие пятисотрублевки и письмо: «От молнии сгорела рига. Ставлю другую, почему пока посылаю тысячу. В следующий присыл вышлю сразу три тысячи…»

Прошел еще месяц. От Кази ничего не получилось.

И еще месяц. Полное молчание.

Кудкудахтов забеспокоился и послал телеграмму.

Казя молчал.

Встревоженный Кудкудахтов наскоро собрался, взял из банка часть собственных денег и скорым поездом полетел в родные палестины.

Серый долгий дождик печально моросил, когда он подъезжал к своему имению в тарантасе, нанятом на станции…

— Что это?! — вскричал вдруг обескураженный Кудкудахтов. — Где же мой дом? Сплю я?!.. Поезжай скорей!!!

Унылый вид представляет остывшее пожарище, смоченное осенним дождем.

Несколько кирпичей, не успевших развалиться, высились по краям погорелого дома, а по мокрому пеплу и углям бродил, опустив голову, Казя и изредка поковыривал своей изящной тросточкой пепел, точно ища, что бы можно было еще отсюда извлечь с пользой…

— Казя!! — вскричал Кудкудахтов. — Что случилось?!.

— А, здравствуйте, — поднял голову Казя. — Как поживаете? А у нас вот видите — дом сгорел.

— Экая досада! — крякнул Кудкудахтов. — Хотя, положим, я все равно хотел строить новый дом вон там, на той полянке.

— На ней, пожалуй, нельзя построить дома, — компетентным тоном заметил Казя.

— Почему?!

— Она продана уже. Хорошую цену давали, я и продал.

— Почему ж вы меня не спросили?..

— Не успел. Да я ведь, собственно, действовал на основании доверенности… Я ведь и лес продал, и луга, и землю эту, что под домом… Очень хорошую цену дали. Для вас же старался.

— Да где же эти деньги?! — вскричал ошеломленный Кудкудахтов.

— Сгорели. В этом самом доме и сгорели. Такая обида.

Долго стоял Кудкудахтов среди кирпичей и покоробленных железных листов от бывшей крыши.

Потом поднял опущенную голову и сказал угрюмо:

— Казя! Ведь вы за это в тюрьме сгниете…