Крыса подняла на нее свои блестящие разноцветные глаза.

— Не способна концентрировать мысли, не способна планировать свои действия на перспективу, готова жить сиюминутными ощущениями. — Леофрик сделал знак писцу прекратить записывать. — Мое милое дитя, не думаешь ли ты, что мне зачем-либо может понадобиться женщина, которая добилась поста капитана наемников на варварском севере и объявляет, что ее военные умения опираются на помощь от Голосов святых? Невежественная крестьянка, обладающая только физическими умениями?

— Нет. — У Аш похолодело в животе. Она продолжала поглаживать бархатную шкурку крысы. — Но ведь вы считаете меня не такой.

— Ты пробыла достаточно долго у моей дочери, чтобы симулировать умение применять на практике каменного голема.

— Вы повторяете слова короля-калифа. — Аш позволила себе сказать это циничным едким тоном.

— В данном случае он прав. — Высокая костлявая фигура Леофрика опустилась на край кровати. Серая крыса легко и быстро пробежала по тюфяку и вскарабкалась по его бедру, встала, опираясь передними лапками О его грудь. Он добавил: — Господня Утроба оказался прав, знаешь ли: у нас, визиготов, нет выбора, мы можем быть только солдатами…

— Господня Утроба? — эхом повторила его слова пораженная Аш.

— Господен Кулак, — поправился Леофрик. В карфагенском готском языке это обозначалось одним словом — видимо, титул. — Аббат Мутари. Надо мне прекратить называть его так.

Аш вспомнила жирного аббата, сопровождавшего короля-калифа. Сковавший ее лицо страх не позволил ей улыбнуться.

Амир Леофрик продолжал:

— У тебя достаточно причин попытаться убедить меня, что ты слышишь эту машину, поэтому я не могу поверить ни одному твоему слову. — Его выцветшие синие глаза переходили с ее лица на крысу. — Я не совсем лгал королю-калифу, но просто старался спасти тебя от грубой глупой расточительности Гелимера. Чтобы быть вполне уверенным, мне придется подвергнуть тебя кое-каким пыткам, правда, несильным.

Аш провела рукой по лицу. Благодаря горячим углям, из воздуха комнаты уже ушла сырость, но Аш вся покрылась холодным потом:

— А во время пыток как ты узнаешь, говорю ли я правду? Ты сам знаешь, я могу сказать, что мне угодно, как и любой другой! Я…

— «Я сама причиняла людям боль», ты это собиралась сказать? — тихо сказал амир Леофрик после минуты молчания.

— Я только присутствовала при этом. Я отдавала приказания. — Аш подавила чувства, обуревавшие ее. — Я столько видела и столько знаю, что, возможно, сама могу испугать себя посильнее, чем вы.

В комнату вошел мальчик-раб, подошел к Леофрику и что-то тихо проговорил. Визигот поднял свои косматые брови.

— Пожалуй, придется его принять.

Жестом он отослал ребенка. Через пару минут вошли двое вооруженных воинов в кольчугах и шлемах. Среди них шел богато одетый амир визиготов с заплетенной темной бородой. Он был вчера вместе с королем-калифом, вспомнила Аш, и при взгляде на его глазки размером с сушеную виноградину вспомнила его имя: Гелимер. Амир Гелимер.

— Прошу прощения, но его величество настаивает, чтобы я присутствовал при этом, — неискренним тоном сказал младший амир.

— Амир Гелимер, я никогда не препятствовал ни одному приказу короля-калифа.

Оба они отошли в сторонку. У Аш похолодело все внутри. Через несколько секунд амир Гелимер подал знак. В комнату вошли два хорошо сложенных мужчины, у одного была небольшая полевая наковальня, у второго — стальные молотки и железное кольцо.

— Король-калиф просил меня сделать вот что, — амир Гелимер проговорил эти слова как бы извиняясь, но в то же время самодовольно. — Ведь она не свободнорожденная?

Она дрожала, ее кровоточащее тело сводило судорогами; она позволила вытащить себя из кровати и сосредоточенно рассматривала мозаику на стене — изысканно изображенный Медведь у Зеленого Древа, как живой, — а тем временем ей на шею надевали изогнутое железное кольцо и запаивали его. В голове у нее звенело от резких и точных ударов молотов, устанавливающих раскаленную заклепку на засове кольца. На нее плеснули холодной водой. Она не могла шевельнуть головой, один из рабочих прочно держал ее за стриженые волосы, но она плевалась, отфыркивалась и дрожала.

В комнате пахло копотью. На шее она ощущала незнакомую холодную тяжесть стали. Аш злобно смотрела на Гелимера, надеясь, что он поймет, что ее оскорбили, но губы ее все больше теряли свое выражение.

— Учитывая ее болезнь, я полагаю, что ошейника хватит, — пробормотал амир Леофрик.

— И за то спасибо, — хихикнул младший амир. — Наш господин ожидает результатов.

— Скоро я смогу лучше проинформировать калифа. Просматривая отчеты, я обнаружил несколько приплодов, датированных примерно ее годом рождения; все они были выбракованы, за исключением моей дочери. Вполне похоже, что эта избежала выбраковки.

Аш дрожала. От стука молотов в голове звенело. Она подсунула пальцы под кольцо и потянула за неподдающийся металл.

Гелимер впервые взглянул ей прямо в лицо. И заговорил с интонациями, принятыми при разговорах с рабами и другими низшими существами:

— Почему такая сердитая, а, женщина? В конце концов, ты не так уж много потеряла на данный момент.

Перед ее мысленным взором мелькнуло зрелище, как пика копья какого-то визигота втыкается в бок Счастливчика: толстый нож на палке разрезает его серо-стальную шерсть и черную кожу на ребрах, проникает в грудь. В какую-то горькую секунду пришел конец шести годам дружбы и взаимовыручки. Она сжала кулаки под шерстяным плащом, служившим ей одеялом.

Легче воображать себе Счастливчика, чем мертвые лица Генри Брандта, и Бланш, и остальной дюжины десятков мужчин и женщин, которые превращали их обоз попеременно то в отель, то в бардак, то в госпиталь, и все это с энтузиазмом, с каким несли службу у нее; и вечные усилия Дикона Стура превратить свой склад оружия из ремонтной точки в производственный цех. Легче, чем думать о мертвых лицах ее командиров копьеносцев и всех, кто шел за ними, лица пьяные или трезвые, надежные или бесполезные; пять сотен грязных, хорошо вооруженных крестьян, которые не соглашались копать поля своих господ; или распущенных парней, ищущих приключений; или преступников, не желавших ждать мелочной справедливости; но ради нее они были готовы драться. И вспоминать все это — палатки и тщательно сшитые вымпелы; каждого боевого коня или скакового; каждый меч со своей историей — где она его купила, или украла, или получила в подарок; каждого, кто сражался под ее флагом в погоду то слишком жаркую — то слишком холодную — то с лишком мокрую…

— Да нет, что я потеряла? — горько сказала Аш. — Ничего.

— Ничего из того, что могла бы потерять, — ответил Гелимер. — Леофрик! Господь послал тебе удачный день.

Полуостывшей заклепкой ошейника ей обожгло кончики пальцев. Аш следила, как Гелимер уходил. Ее переехало всей тяжестью колесо местной сложной придворной политики — невозможно ее изучить ни за месяцы, ни, тем более, за минуты. Леофрик, может быть, попытался спасти мою жизнь.

Почему? Потому что считает, что я — еще одна Фарис? Насколько это важно для него сейчас? Да и важно ли вообще? Мой единственный шанс — в том, насколько это важно еще для него…

Свою изолированность она воспринимала как удар свежезаточенного меча.

Пусть тебе ясна стала твоя незначительность, пусть тебе легко представить свою собственную смерть, но личность все же протестует: она пришла слишком быстро, слишком несправедливо… И почему она пришла ко мне?

У Аш остыла кожа.

— Что происходит? — спросила она. Леофрик повернулся к ней от орнаментированного арочного входа в комнату. И сказал снова по-французски:

— Если хочешь жить, предлагаю тебе рассказать мне. Тон его был грубоватым, с амиром Гелимером он разговаривал совсем по-другому.

— Что я могу рассказать вам?

— Для начала: как ты разговариваешь с каменным големом? — тихо проговорил Леофрик.

Она уселась на резной дубовой кровати (на такую она заработала бы себе только за пять лет); запахнулась поплотнее в пропитанные кровью шерсть и лен. Все тело болело. Она начала рассказывать: