Охватившая Нури страсть к этой девушке все усиливалась. И бедняжка Назира вскоре поняла, что синеокая русская девушка отняла У нее сердце Нури. К Назире нежданно пришло первое горе. Его нельзя было скрыть от посторонних глаз, особенно от близких подружек. И как-то раз одна из них, совсем еще молоденькая Куейза, сказала ей:

— Так, значит, правду говорит народная пословица, которую часто повторяет мой дедушка: "Судьба никому не приносит счастья, не отняв его у другого".

Глаза Назиры наполнились слезами, она прошептала:

— Да, это правда... — и, чтобы скрыть слезы, закрыла лицо голубым шарфом подаренным ей Нури.

О, она верила, что любовь приносит людям счастье, а на деле выходит, что убивает своей жестокостью! Она думала, что на измену способны лишь самые недостойные люди. И что же? Страдания принес ей самый близкий, самый родной человек! Чем ответил Нури на ее любовь и преданность? Он опозорил ее! Да, да! Нет больше позора для девушки, чем оказаться покинутой.

...Этой ночью она заливалась слезами и все звала: "Нури! Милый, любимый! Где ты? Неужели со своей синеокой Снегурочкой?.." Потом замолкла. Казалось, она выплакала все слезы, отпущенные ей природой. В тоске она вышла из дому. Уже светало. Она решила направиться к протекавшей неподалеку реке. Девушка миновала узкую тропинку и, выйдя на лужайку, замерла: там, обнявшись, спали крепким сном ее Нури и Ирина.

Не помня себя, она подошла ближе и склонилась над ними. Спящие не пошевелились. Противоречивые чувства терзали сердце Назиры. Она смотрела на свою соперницу и, словно загипнотизированная, не могла отвести взгляда от ее золотых волос, разметавшихся по земле.

И тогда ей на ум пришла легенда "Ажвейпшаа". И Назира сказала себе: "Я должна поступить так же!"

Девушка сняла со своей головы голубой шарф, который подарил ей Нури, и, осторожно склонившись над спящей Ириной, обвязала им ее волосы.

Она не разбудила тех, кто отнял у нее веру в счастье, нет! Их разбудило солнце, щебетанье птиц и шорохи просыпающегося леса.

Ирина хотела подобрать свои тяжелые волосы. Она нащупала шарф Назиры и спросонья не поняла, чего коснулись ее пальцы.

— Нури! Нури! Посмотри! Откуда взялся этот шарф?

Сон отлетел от него.

— Шарф Назиры! Это я подарил его ей.

— Ты?

— Да. Ты знаешь... она была... моей... невестой.

Ирина вскочила. Вскочил и Нури. Взгляды их встретились. Секунду-другую, они неотрывно смотрели друг другу в глаза, потом, не выдержав, долго стояли потупившись...

Вернувшись домой, Ирина принялась укладывать свой чемодан. Сердце ее тревожно билось. Она думала: "Уж лучше бы Назира набросилась на меня, избила. Мне было бы тогда легче, чем сейчас. На благородство нужно ответить благородством. Я найду в себе силы, чтобы вернуть ей ее любовь".

Она уехала на Урал.

...Шло время. Не раз сердце девушки сжималось от тоски, не раз ею овладевало желание вернуться. Но стоило ей взглянуть на голубой шарф Назиры — и она слышала голос своей совести: "Нельзя строить свое счастье на несчастье другого".

Самшитовая палочка.

Перевод автора

Тому, кто бывает надолго оторван от родных мест, хорошо знакомо чувство особого волнения, когда снова возвращаешься к ним.

Не так давно я испытал такое чувство в поезде, приближавшем меня к родной Абхазии. Глядя из окна вагона на раскинувшееся внизу море, всматриваясь в снежные,, вершины гор, сверкающие в лучах солнца, восхищаясь сказочным великолепием пышной субтропической флоры там, где раньше расстилались болота, я невольно задумался о прошлом моего родного края и предвкушал радость встречи с близкими и друзьями.

Приехав в Сухуми и сняв номер в гостинице "Абхазия", я наскоро переоделся и с радостным чувством отправился бродить по городу, как-то по-новому воспринимая все, что видел здесь прежде. Мое внимание привлекла многолюдная толпа перед ярко освещенным новым зданием летнего театра Абхазской государственной филармонии. Я узнал, что сегодня здесь состоится концерт в ознаменование 150-летия со дня рождения композитора Шумана, праздновавшегося по всей стране, и решил побывать на этом концерте.

Просторный зал был переполнен. Симфонический оркестр в составе шестидесяти музыкантов занял всю сцену. После вступительного слова музыковеда — чернобровой абхазской девушки, рассказавшей о жизни и творчестве великого композитора, на сцене появился дирижер. Его встретили шумными аплодисментами, долго не смолкавшими и после того, как он взял с пюпитра свою дирижерскую палочку. Он был совсем молод, этот дирижер. Его стройную юношескую фигуру ловко облегал черный фрак. Он сразу располагал к себе одухотворенным смуглым лицом с сияющими черными глазами. Мне показалось, что я где-то видел его раньше.

Молодой дирижер вел оркестр мастерски, обнаруживая тонкое толкование музыки и талантливую нюансировку, а я напряженно старался припомнить, где и когда встречался с ним.

Оркестр смолк. Снова раздались аплодисменты. Когда дирижер повернулся лицом к публике, чтобы раскланяться, я наконец вспомнил... Передо мной всплыло другое лицо — лицо человека, которого я хорошо знал и посещал всякий раз, приезжая в Сухуми. Это был венгр по национальности — Константин Ковач, собиратель абхазского музыкального фольклора, энтузиаст, записавший на ноты более двухсот народных мелодий. Его имя неразрывно связано с искусством моего народа.

Навестив Ковача в последний раз, я застал у него худощавого мальчика с живыми черными глазами. При моем появлении он тотчас же хотел уйти, но хозяин, остановив его, сказал:

— Познакомьтесь, этот мальчик — мой юный дружок Нури. Еще в позапрошлом году он пас овец за Рицей, потом был в детдоме, а теперь учится в музыкальной школе и мечтает посвятить себя музыке. Мальчик весьма одаренный!..

— На каком инструменте ты учишься играть, Нури? — спросил я.

— Пока на скрипке...

— О-о! — громко рассмеявшись, воскликнул Ковач. — Вы еще не знаете, как далеко заходят его мечты! — И привел известный афоризм: "Далеко ходят корабли афинян, а еще дальше их мысли".

Ковач продолжал:

— Когда я встретился с Нури в первый раз, он сразу же заявил, что хочет научиться играть решительно на всех инструментах для того, чтобы, как он сказал, махать палочкой, стоя перед музыкантами...

Я сдержанно улыбнулся:

— Значит, ты хочешь стать дирижером?

Нури, смутившись, помолчал, а потом негромко ответил:

— Мечтаю...

С тем мы и расстались.

...Вспомнив все это, во время антракта я прошел за кулисы и, найдя молодого дирижера, спросил его:

— Вас зовут Нури, не так ли?

— Да, — сказал он, пожав мою руку. — Я Нури Джения. Я сразу узнал вас, увидев в первом ряду: нас много лет тому назад познакомил Ковач — мой первый учитель.

Он пригласил меня отужинать с ним после концерта у него дома.

Перед тем как сесть за стол, Нури бережно провел фланелью по дирижерской палочке и положил ее на этажерку. Я обратил внимание на то, что она немного длиннее обычных дирижерских палочек, и сказал ему об этом.

— Вы правы, — ответил он, улыбаясь, — она действительно чуть подлиннее. Ее выстругал мой дед-пастух, и я оставил ее такой, какой она была. — И добавил: — Эта самшитовая палочка сыграла большую роль в моей судьбе.

Вот что за ужином он рассказал о себе...

Родился Нури в высокогорном селе, неподалеку от красивейшего в Абхазии и на всем Кавказе озера Рица. Словно в венке цветов, искрится под солнцем его зеркальная поверхность, отражая заснеженные верхушки гор и обступивших берега величественных пихт.

Мальчик рано лишился родителей. Старый пастух Харун Джения взял к себе в подпаски осиротевшего внука. Харун славился по всей округе своими незатейливыми песнями и искусной игрой на ачарпане — пастушеской свирели. Сидя на пне у шалаша, он умудрялся одним уголком губ наигрывать на ачарпане мелодию, а другим петь, внятно произнося слова песни. Говорят, что такое диковинное искусство переходит к умельцам из поколения в поколение.