Привычный сигнал, раздающийся в лифте, оповещает о прибытии на третий этаж хирургического отделения больницы, где я работаю уже пятый год.

Смена закончилась. Пора домой, чтобы отоспаться ночью и вечером следующего дня принять уже новую смену, конец которой настанет быстро, не успеешь оглянуться. А дальше желанный выходной, забитый еще неделей назад планами на весь день. И снова, здравствуй, больница, с ее работниками и той же атмосферой, дневной суматохой и, если повезет, ночной тишиной; с ее одинаковыми пациентами. Хотя нет, пациенты бывают разными, даже некоторые из них встречаются на улицах города или в метро. Узнают. Здороваются. Все как обычно. Практически ничего не изменилось за эти пять лет, кроме одного.

— Ну что, Верка, как будешь Новый год встречать?

Ира Иванова — младшая медсестра, всегда интересуется моими планами на праздники. Она мечтает вытащить меня куда-нибудь повеселиться, потому что, по ее словам, я живу скучно и однообразно: работа-дом, дом-работа. Ничего удивительного, все так живут.

Ставлю подпись и время об уходе в журнале, снимаю халат и вешаю его в привычном месте. Она тем временем ожидающе сверлит меня взглядом, покручивая ручку между зубами. Беру пуховик и шапку, после чего отвечаю ей давно заготовленный на похожий случай ответ.

— Пост сдан — пост принят, Ира.

— Понятно, — хмыкает она. — На корпоратив хоть пойдешь?

— Не знаю, — я не смотрю на нее, делаю вид, что занята перебиранием шарфа с перчатками. — Мама себя все еще плохо чувствует.

Я как будто оправдываюсь перед Иркой. Ненавижу себя за это. Всякий раз, когда на меня смотрят глазами сострадания, напоминая о том, чего никогда не вернуть.

— Побуду с ней. До корпоратива еще далеко, а до Нового года тем более, — дополняю свой ответ.

— Тебе так кажется. Всего-то чуть меньше месяца осталось до праздника. Время пролетит, не успеешь и глазом моргнуть. Все рестораны и кафешки за два месяца были заняты, но нашим удалось урвать неплохое место — заведение в центре города. Так что, подумай.

— Посмотрим, не могу обещать.

— Просто жалко, совсем не хочется, чтобы в этот день ты была одна или проторчала здесь на работе.

Коллега резко замолкает. Больше всего я ненавижу этот момент, момент людской жалости. Все это делало достаточно больно, несмотря на то что прошло два года. Но рана никогда не заживет. Все еще кровоточит. А сейчас вдвойне.

— Травмированных будет очень много, — дополняет она.

— К сожалению, их всегда будет много. Ладно, пока, — говорю ей и спешу на выход из сестринской.

Работа является моим любимым делом, но часто становится тошно, когда глазами провожают, а затем обсуждают не мои обновки или прическу, а то, как я мирюсь с невосполнимой потерей, произошедшей в позапрошлом году.

Ненавижу, когда рабочая дневная смена выпадает на грандиозные торжества.

Когда большинство по парочкам, а ты одна, и они пытаются познакомить тебя с кем-то новеньким из медперсонала, в конечном счете случается ни к чему не приводящий глупый одноразовый флирт. Зачем давать надежду другому, когда все еще больно? И заживет ли когда-нибудь рана?

Для меня уже как второй год не существует Нового года, Восьмого марта, ни одного того праздника, который намекает на его присутствие. Нет спокойного сна, нет радости, надежды, потому что Глеба больше нет.

— Вера!

Оборачиваюсь и вижу, как Юлька Шемякина направляется ко мне быстрым шагом. Неужели и она заведет пластинку Ивановой без пяти минут назад?

— Что случилось? — подхожу к ней, застегивая пуховик и пряча руки в перчатки.

— Сможешь подменить меня завтра с утра? Мишка приболел, некому с ним посидеть.

Симпатичная высокая брюнетка Юля и, так уж случилось, мать одиночка часто просит меня заменить ее, и я редко отказываю.

Возможно, мне ее жаль … Не знаю.

— Шла бы ты на больничный, — говорю ей.

— Не могу, в том-то и дело, мне пару деньков достаточно.

— Ладно, только предупреди начальство, чтобы не было как в пошлый раз. Еще и по шапке получили обе.

— Уже предупредила, — она льнет ко мне с объятиями, — Вера, ты чудо. Спасибо огромное, ты же знаешь, больше никто не захочет…

— Все нормально. Сказала заменю, значит, заменю. Потом день вернешь. Пусть Мишка поправляется.

Подмигнув ей и слегка улыбнувшись, разворачиваюсь, чтобы направиться к выходу, и мой взгляд цепляется за обыкновенную картину каждого дня, вечера и ночи.

На каталке для транспортировки больных везут пациента. Я стараюсь не обращать внимания, не задаваться вопросом, что произошло с пострадавшим, но отчего-то смотрю на его бледное лицо, когда каталка проезжает мимо. Веки его полуприкрыты, губы приоткрываются, как будто больной что-то намеревается сказать, но не суждено. Его увозят, а я, не останавливаясь, уверенным шагом направляюсь к лестнице, ведущей на первый этаж, а дальше — к выходу из больницы.

Как только закрывается за мной дверь, темный вечер и морозный воздух приветливо встречают меня. Пять минут ходьбы, затем минут двадцать на электричке, и я дома.

Погруженная в мысли о том, что придется провести на работе сутки, даю себе установку лечь пораньше спать. Кушетки и диван в сестринской вовсе неудобные, да порой бывает, что по ночам в больницах вовсе не до сна. Не знаешь, чего ожидать, неважно днем или ночью.

С каждым моим шагом снег уверенно хрустит под ногами, мороз крепчает, покусывая нос и щеки. Подходя к дому, лезу рукой в сумку за ключами, но, как назло, не могу быстро их нашарить. Приходится остановиться возле подъезда и поставить сумочку на покрытую снегом скамейку. Ключи с брелком уже звенят в руках, а под скамейкой кажется какое-то шевеление, а затем слышится собачий скулеж. Немного склонившись, вглядываюсь сквозь кромешную тьму (как всегда, во дворе горит один фонарь, и тот еле-еле) и вижу белую лохматую мордочку с кожаным носом.

Собака так грустно смотрит на меня, забившись под скамью, видимо, нагрела себе место и не хочет выходить, показываться. А на улице холод… Собачий.

— Эй, дружок, — зову его, не ощущая от него опасности. — Ты как здесь очутился. Ты чей?

Я не особо обращала внимание на питомцев здешних жителей двора, большую часть которых лично знала, но чувствовала, что пес этот чужой, и он не выглядел брошенной дворнягой. Скорее заблудился, бедняга, и не знает, куда ему пойти.

***

— Заходи, — я открываю и дверь и приглашаю собаку войти в свою квартиру, как будто он мой гость.

Никогда не разбиралась в породах собак, поскольку никогда не имела их у себя в доме. Всегда моими постояльцами были коты да кошки, а это, скорее всего, потеряшка. У него гладкая шерсть с белым окрасом, висячие ушки в виде треугольников. Интересно, сколько ему месяцев? Собака не выглядит взрослой, скорее, породистый щенок, который трясется от холода. Ничего, сейчас согреется.

Пес охотно входит в дом, как будто находился здесь уже ранее. Он не бродяга, а домашний, и на нем виднеется ошейник, значит, у него есть хозяин. Что происходит со мной? Я не боюсь его. Он безобидное животное, нуждающееся в тепле и еде. Думаю, покормлю, предложу ночлег, чтобы согреться, ведь на улице так холодно и морозно, что при мысли об этом песике под той скамейкой, нещадно сводит зубы. Не задумываясь, решаю забрать его себе, а на выходных — подать объявление о находке.

— Какая у тебя кличка? — задаю ему вопрос, раздеваясь в прихожей. Знаю ведь, что не ответит.

Собака дальше в комнату не проходит, а крутится возле стула, который стоит возле тумбочки все в той же прихожей. Затем ложится рядом с мебелью.

— Вот ты и нашел себе место, — бросаю шапку и перчатки на полку в командоре и, разувшись, подхожу к псу.

Он поскуливает, но играет кончиком хвоста и смотрит на меня большими грустными глазами, уткнувшись мордочкой в лапы.