01.01.2010 г. Утро

Как можно вкратце рассказать эту историю? Во-первых, я не знаю, где она начинается. Во-вторых, я не уверен, что она закончилась, и в-третьих, даже если бы у нее был конец, это ничем не поможет мне, потому что я совсем не понимаю ее начала.

Наверное, можно рассказать историю так: давным-давно за болотами да за чащей густой жил-поживал дроу. Вида он был незлобивого, душегубствовал токмо по душевному призванию, а не по наущению дьявольскому…

Нет, что-то не получается…

Тогда так: в этой истории я поведаю тебе, о мой любезный читатель, о происшедших в глубине белорусских лесов событиях, пошатнувших мировоззрение и здоровье многих людей. Впрочем, главному фигуранту этого романа реакция окружающих всегда была не особенно-то интересна, так как вопрос выживания стоял для него на первом месте. Официальная версия попадания представителя народа иллитири (или, как их еще называют, дроу) на занятую немецко-фашистскими оккупантами территорию СССР до сих пор вызывает у историков и представителей иностранных разведок такой вал вопросов, что и школьнику становится понятно, что что-то тут не так.

Надеюсь, наполнение текста официальными документами, которыми автор старался закрыть лакуны в информации о творящихся вокруг Додревней Пущи (да и в ней самой) делах, не сильно вгонит тебя в скуку, о читатель. Ведь некоторые из этих документов, несмотря на свой сугубо официальный вид, до такой степени интересны и занимательны, что в описываемом в этой книге мире за возможность бросить на них хотя бы один взгляд некоторые чрезмерно любопытные личности (не будем называть имена и страны, на которые они работают!) отдали бы душу.

Нет, о читатель, автор ни в коем случае не собирается брать с тебя подписку о неразглашении. Но если к тебе придут коллеги товарища Иванова, автор тут ни при чем, ссылаться на меня не надо, и вообще — тебе это все приснилось.

21.07.1941 г. Лес, поляна. Ссешес Риллинтар

…Три умильные мордашки, устроившиеся на животе у старшины и посапывающие во сне, заставляли меня щуриться от удовольствия, а вид прибитого столь необычной жизненной коллизией Сергеича поднимал настроение до уровня стратосферы.

Стараясь не разбудить только что накормленных кусочками мяса малышей, старшина повернул голову и тихо, почти одними губами, спросил:

— Ссешес, можешь ответить на вопрос?

Ухмыльнувшись, я протянул руку и осторожно погладил мелкие чешуйки между двух маленьких, пока еще почти прозрачных рожек. Вздрогнув во сне от прикосновения, дракончик слегка заскулил, завозился, поудобнее пристраиваясь на теплой и мягкой кроватке, которой на время согласился побыть старшина. Прижавшиеся к дракончику с обеих сторон самочки, не просыпаясь, недовольно зашипели. Лежащая справа, ближе к лицу старшины, громко зевнула. С наслаждением клацнула молоденькими белыми зубками и на секунду показала окружающим красный, гибкий раздвоенный на конце язычок. При этом заставила Сергеича невольно вздрогнуть.

— Я даже догадываюсь, о чем ты хочешь спросить. У тебя ведь сейчас все мысли только о малышах?

— Тут уж сложно не догадаться. — Уровень скепсиса в словах старшины зашкаливал. — Объясни ты мне, чего они меня мамкой кличут? Я пытался сказать, что я не их мамка. Так они сразу хныкать начали. А вот эта зевунья так вообще в три ручья плакать принялась. За что мне такое наказание? Ну какая из меня мамка?

Глаза старшины, смотрящие на малышей, представляли собой озера, заполненные скрытой застарелой болью и умилением. Он по очереди ласково, почти не касаясь, гладил драконят по сложенным на спине перепончатым крыльям и вздыхал. Вздыхал непередаваемым вздохом человека, обретшего для себя что-то родное и когда-то давно потерянное. Вдруг, резко заморгав, Сергеич заговорил чуть сдавленным голосом:

— Меня мамкой-то поначалу дочка моя Варюшка звала. Я ведь у нее один остался, когда при родах моя Марфа умерла. И был я ей и мамкой, и папкой кровиночке-то моей. А с год назад в феврале испанка свирепствовала, будь она проклята, — Варюшка за неделю сгорела как свечка, как огарочек. Вот я и остался один на белом свете. А тут эти пострелята. Ну не могу я слышать, когда они меня мамкой кличут-то, не могу. Душа разрывается. Все Варварушка моя перед глазами стоит. Богом прошу, сделай что-нибудь. Ведь не железный-то я. Не железный!

— Тише, Сергеич… тише… не разбуди дракончиков…

— Что ж вы за нелюди такие, как почтовых птиц их используете — они же как люди, говорить могут. Это получается, как детей на лесоповал гонять. Рабовладельцы проклятые.

Громко скрипнув зубами, так, что дракончики вздрогнули и завозились в беспокойном сне, я отвернулся и, устремив взгляд на стену кустарников, обрамляющих поляну, глухо произнес мертвенным, злым голосом:

— Разговаривают они только с тобой… Если ты заметил, вслух ничего не произносят. Ведь слова звучат в глубине твоего мозга? Ведь так? Ведь так, хуманс! Дети! О детях он вспомнил! Стайные хищники с зачатками телепатических способностей. Да, они говорят, но говорят только с тем существом, которого увидели первым в своей жизни. Разумны ли они? Имеют ли они душу? Теперь — да! Именно эти — да… Это часть твоей души… малая часть, но им хватает… Высшая степень симбиоза! Полуразумные стайные хищники-симбионты… Ты часть их стаи, их родитель… базовое ядро общей психики… их мать, отец, предводитель и защитник — в общем, тот, кто несет ответственность за них всех. И вашу связь не разорвать — умрешь ты, умрут и они. А насколько они будут разумны, зависит от тебя — ты базовое ядро их разума. А они твои дополнительные руки, ноги, глаза, уши и крылья. Больно им, больно тебе, и наоборот. Так что сам решай — рабовладелец ты или нет…

Оставив старшину размышлять о нелегкой ноше, свалившейся на его плечи, я удалился в лес в надежде подстрелить что-нибудь свежее — копченое мясо уже стояло поперек горла. Не успел сделать и десяти шагов за пределы поляны, как в мою голову робко постучалась мысль: а ведь Сергеич воспринимает их как детей, как своих собственных детей. Не удивлюсь, что именно та часть его души, которую до сих пор терзает боль из-за потери семьи, стала общей у старшины и малышей. Не скрою, я сегодня впервые увидел его именно с этой стороны — как любящего отца. Каждый человек в глубине души скрывает грустные и веселые моменты своей жизни. Сегодня мне приоткрылась частица внутреннего мира этого старого вояки, покрытая болью и кровью частица. Надеюсь, юные крылатые сорванцы, сорвавшие своим появлением запекшуюся корку со старой раны, смогут уменьшить душевную боль, терзающую этого человека. Да и сам я с чего это так расклеился? Какое мне дело до переживаний старого солдата? Хотя теперь многие его поступки и умения стали понятны. Только хуманс, растивший в одиночку три года ребенка, тем более девочку, может так профессионально организовать быт и управляться с великовозрастными дуболомами. И самое главное — осторожно сглаживать углы в общении со столь ненадежным и взрывоопасным индивидуумом, как я. Если бы не любопытство, был бы Сергеич идеальный снабженец, а так на текущий момент у меня наличествует идеальный кастелян для замка, которого, впрочем, нет. Его еще на наличие магического таланта проверить необходимо, просто так сквозь защиту, установленную Духом Чащи, знаете ли, не проходят. Даже с учетом того, что защита была так себе — в тот момент Дух из себя на магию последние капли выжимал. Но ведь была же? Была! Значит, Сергеич не просто так, а ого-го! Хотя какой из хуманса маг? А впрочем… Даже если пару заклинаний выучит, все помощь будет. Только перед обучением надо обязательно полную ученическую клятву с него взять — во избежание, так сказать. Оно мне надо — нож под ребра или пригоршню яда в травяной настой? Хотя о чем это я? Это ж ведь Сергеич, старшина. С какого ляда он меня травить будет или, того хуже, кинжалом под ребра тыкать? Ведь он же свой. Свой? Когда это хумансы своими стали? А чьими? Не скажешь ли, глава Дома из двух членов? Но не хумансы же!.. А кто тогда? Пушкин? Какой еще Пушкин?.. Он же тоже хуманс… Так, кроме них, никаких кандидатов в члены Дома вокруг нет. Вот и будем исходить из этого, а свою спесь пока придушим… Нет, кажется, я все убыстряющимися темпами схожу с ума — надо срочно развеяться!