Прошло несколько относительно спокойных месяцев нашего пребывания в моем родном селе, и вдруг снова начались неприятности.

Однажды вечером накануне Нового года в наш дом пришел милиционер. А на следующее утро я уже сидел в комнате с решетками на окнах и упорно твердил одно и то же: «Никакого пистолета у меня не было и нет!»

Вспомним, когда это было, в какие непростые времена… Разве мог я признаться, хорошо представляя, что это будет не только моя вина, но и вина всей семьи? Сестры, принося передачу, со слезами на глазах упрашивали меня сдать этот злополучный пистолет, но я им отвечал, что его у меня нет.

Несколько дней заключения показались мне вечностью. Время от времени приходили в голову мысли о побеге. Я начинал разрабатывать план действий, но вскоре сам же убеждался в невозможности этой затеи.

Чтобы хоть как-то отвлечься от грустных мыслей, я начал вслух читать стихи моих любимых поэтов – Некрасова и Есенина. Потом вспомнил и свои собственные, читал их и с горечью думал: «Почему жизнь увела меня от нежной поэзии в стихию жестокой технической мысли?»…то есть к «вечному двигателю»?..

Сидя в камере предварительного заключения верхом на деревянной, грубо обструганной скамейке, я опять начал думать о своей несбывшейся мечте. Снова и снова задавая себе вопрос: «Почему же я не смог в школе довести до рабочего состояния свой вечный двигатель? Ведь все, кому я демонстрировал отдельные его детали и узлы, все были единодушны в своем мнении: «Должен работать»!

И я начал мысленно разбирать его, как бы раскладывая перед собой все детали… Но вдруг они стали изменять свою форму, постепенно превращаясь во что-то другое, очень знакомое. Что бы это такое могло быть?.. И тут я понял, что это уже не детали вечного двигателя, а части того самого пистолета, который стал виновником моего заключения за решетку. Да, это и в самом деле – он! И так со мной повторялось несколько раз. Это было как наваждение: то его контуры четко вырисовывались, то исчезали, оставляя в памяти лишь силуэт, размытый отпечаток…

– Ты что, оглох?! – вывел меня тогда из забытья голос дежурного. – Давай на допрос. К начальнику!

Начальник сказал, что ему совершенно точно известно: я храню оружие, хотя закон запрещает это делать. Конечно, я до своего ареста мог и не знать этого, но здесь, в милиции, мне об этом уже сообщили. Так что у меня было достаточно времени поразмышлять о том, что меня ждет…

– Ты все понял? – строго спросил начальник. – На новогодние праздники мы тебя отпускаем. Так что теперь иди домой и исправляй свою ошибку!

Переминаясь с ноги на ногу, я не решался поверить в это. Не мог понять, шутка это или действительно – свобода?.. Всю дорогу мне казалось, что кто-то идет за мной следом, кто-то смотрит за каждым моим шагом.

Подойдя к дому сестры, я долго не решался открыть дверь: был уверен, что увижу того самого милиционера, который приходил за мной. Но вместо него я увидел заплаканную Нюру, которая сначала оторопела от моего неожиданного появления, а потом сразу же принялась меня упрекать и уговаривать сдать пистолет.

В тот же вечер появился Гавриил, и посовещавшись, мы решили немедленно уехать к его брату в Казахстан.

Я начал готовиться к отъезду, намеченному на следующее утро. Не помню уже почему, но сестра в тот день была дома одна. Мне просто повезло с этим! Я старался собраться быстро и незаметно для нее, но Нюра все поняла и принялась отговаривать. При этом так плакала, что я не знал, как ее успокоить?.. Начал говорить, что если не уйти сейчас, то нас наверняка снова посадят и, быть может, расстреляют!.. Я старался придать своей речи побольше безысходности и отчаяния, и вскоре сестра, видя мою решимость, вытерла слезы и начала собирать меня в дальний путь.

Чтобы уйти из села тайно, мы с Гавриилом решили заночевать вместе, а ранним утром идти до железнодорожной станции пешком, не пользуясь никаким транспортом. Ночью сестра несколько раз выходила на улицу: посмотреть, какая погода будет утром. Разбудила она нас словами: «Как же вы пойдете? Ведь в такую погоду даже плохой хозяин свою собаку на улицу не выпускает!» Действительно, всю ночь за окнами бушевала вьюга.

Тот, кто жил на Алтае, знает, какие бывают суровые зимы в этих местах. Иногда за одну ночь буран наметет такие сугробы, что из-за них даже домов не видно. Но у нас не было времени ждать хорошей погоды, и мы все-таки решили идти.

Пытаясь помешать нашим планам, сестра прибегла к последней уловке. Зная мое неравнодушное отношение к блинам, она напекла их целую гору и угощала, приговаривая: «Ну, съешьте же еще хоть по одному блинчику! Дорога дальняя, где и когда вы сможете поесть?» Нюра всячески оттягивала время нашего прощанья, надеясь на чудо: вдруг мы передумаем и останемся дома. Нам же с Гавриком хотелось как можно быстрее покончить с этим тягостным расставанием, и мы торопили друг друга.

Когда же я, уже одетый, стоял на пороге, сестра внимательно оглядела меня и вдруг рассмеялась: «Как же ты пойдешь в своих поношенных валенках? В них тебе только на печи дома сидеть. Надевай мои новые, а я в твоих останусь».

Распрощавшись с нами, Нюра еще долго стояла на пороге дома и смотрела нам вслед.

Навсегда покидая родные края и своих близких, трудно удержаться от слез. Но мы были уже взрослыми мужчинами, принявшими столь серьезное решение, и обнаруживать свою слабость не хотели. Поэтому тайком, отворачиваясь друг от друга, мы вытирали свои мокрые щеки…

Шли какое-то время молча, оглядываясь по сторонам и ожидая преследования. Вскоре поняли, что нас окружают лишь покрытая снежной белизной степь да медленно ползущие по небу серые тяжелые облака.

Сунув замерзшую руку в карман, я почувствовал приятную прохладу металла, принесшего мне и радость познания, и горечь дальнейших событий, – это был он, виновник моих злоключений, мой первый оружейный знакомец. Пистолет несколько раз переходил из рук в руки. Мы понимали, что держать его у себя опасно и надо избавиться от него в ближайшем же овраге. Но как это сделать? Если сейчас снег все спрячет, то весной этот пистолет смогут легко обнаружить, и тогда уж нам точно несдобровать.

Но перед расставанием с пистолетом мы решили на прощанье пострелять из него – оказалось, что у Гаврика все же были патроны: около двадцати штук. Затем мы разобрали пистолет на отдельные части и стали разбрасывать их в заснеженных оврагах. А чтобы никто не смог найти детали в одном месте, разбрасывали их на большом расстоянии друг от друга на протяжении нашего пути. Наконец, расставшись с последней деталью, мы почувствовали огромное облегчение, словно скинули с плеч тяжкий груз. Одновременно с этим нас не покидало щемящее чувство утраты чего-то ценного, ставшего уже нам понятным, своим.

Сначала мы шли молча, каждый по-своему переживая потерю пистолета, а потом ускорили шаг, пытаясь скорее отвлечься от нахлынувших чувств.

Быстрая ходьба не в меру разогрела нас, а тут, как на грех, подул встречный ветер с колючими хлопьями снега. Идти становилось все трудней и трудней… Одежда постепенно покрылась изморозью и начала сковывать движения. Руки уже с трудом дотягивались до лица, чтобы смахнуть снег и хоть как-то защититься от обжигающе холодного ветра.

Дорогу так замело, что мы продвигались почти наугад, часто сбиваясь с пути и падая в рыхлый снег. Метель все усиливалась. Разговаривать при такой непогоде было совершенно невозможно, и мы, чтобы посовещаться, остановились и тесно прижались друг к другу. Гавриил вспомнил, что где-то читал о том, что в подобной ситуации следует зарываться в снег и ждать, пока успокоится разбушевавшаяся стихия. Иначе путник обречен на гибель. Трудно было представить, как долго будет продолжаться эта снежная круговерть? И потому мы решили воспользоваться прочитанным Гавриком методом.

Совершенно не понимая, где находимся, мы наугад сошли с дороги, надеясь найти рыхлый снег для нашего убежища: движемся, едва переставляя ноги, осторожно ощупывая ногой каждый бугорок и каждую ямку. Если бы в тот момент нам на пути встретилась медвежья берлога, мы, не раздумывая, залезли бы в нее, чтобы укрыться от этой безжалостной вьюги. Но вот под нашими ногами рыхлый снег, идем, все глубже и глубже утопая в нем. Наконец, останавливаемся и начинаем сооружать укрытие. Окоченевшие руки с трудом разгребают снег, а непослушные ноги в обледенелой обуви едва утрамбовывают его. Я, шутя, спрашиваю Гаврюху, не вычитал ли он, как надо отделывать подобное жилище изнутри?