Мозг, сосудистая система не справляются со своими функциями, в том числе и с регулированием психических процессов. Отсюда и весь этот дезадаптивный «букет»: апатия, вялость, нерешительность, беспомощность, отсутствие вкуса к жизни. Человек, как называют это в быту, становится трудным. Он вечно пребывает в плохом настроении и портит его другим. С ним тяжело разговаривать, а договариваться просто невозможно: он сам увязает в мелочах и собеседникам не дает оторваться от них и осмыслить ситуацию по существу. Противодействие делает его конфликтным, злобным, агрессивным… Это состояние М. Блейлер определил в 1953 г. как эндокринный психосиндром. Вечная трагедия людей с таким психическим складом: чтобы справляться с жизнью, им необходима помощь и поддержка близких, но их поведение выводит из себя даже святых.
Те же явления гипогонадизма, но без признаков поражения центральной нервной системы, никаким специфическим «евнухоидным характером» не создавали. У нас было немало таких пациентов. Люди как люди. Более или менее активные, внушаемые, самостоятельные но без болезненного заострения отдельных черт, без патологических сдвигов настроения.
То же самое можно сказать и об инфантилизме, который раньше считался неизбежным спутником евнухоидизма. При отсутствии неблагоприятного органического фона, создаваемого теми же церебральными и вегетативно-сосудистыми нарушениями, наши больные вовсе не выглядели большими детьми, сохраняющими до седых волос свойственные раннему возрасту черты: впечатлительность, восторженность, безответственность и неумение справляться с собой. Единственное что можно было о них сказать – психическая зрелость приходила к ним с некоторым запозданием. Но и это я бы не решился объявить особенностью третьего пола. Те же самые черты незрелости я постоянно наблюдал у молодых и не очень молодых вполне здоровых мужчин и женщин. Объяснялось это не только традициями воспитания, но и шире – пороками социальной системы.
Типология характеров, формирование которых обусловлено принадлежностью к третьему полу, в принципе не оригинальна. В ее основе лежат три главные формы душевных реакций на постоянный психотравмирующий фактор. Можно капитулировать перед ним. Можно его игнорировать. А можно встать на путь обмана – надеть маску, которая в глазах окружающих, а в значительной степени и в своих собственных, сделает этот фактор как бы недействительным. Начинается все с внешних проявлений, с поведения: человек в чем-то интуитивно, но частично и вполне сознательно выбирает такой образ действий, какой помогает ему избегать самых чувствительных столкновений с суровой действительностью. Но постепенно избранная система защиты проникает все глубже, распространяясь на все психические структуры личности.
Любое меньшинство, организовавшееся по признаку, который массовое сознание третирует как недостаток, характерологически распадается на эти три основные группы. Это свойственно и двоечникам, если детский коллектив ориентирован на успехи учебе; и евреям, живущим в обществе, где преобладают антисемитские настроения; и неудачникам всех мастей; и девочкам из бедных семей, когда образуется большой разрыв между их возможностями наряжаться, получать удовольствия и эталонами, установившимися в их микросреде; и инвалидам, если их дефект бросается в глаза… Различия лишь в том, какое значение придается этому недостатку, перечеркивает ли он личность целиком или воспринимается как некая досадная частность. Мы с вами уже знаем, что такое пол: это точка отсчета, если вообще не пропуск для вхождения в общество. Отсутствие пола исключает всякие шансы на получение такого пропуска. Отсюда и чрезвычайный характер психической самозащиты.
Я вспоминаю людей, которых буквально истребляло отвращение и презрение к самим себе. Их самоимидж воспроизводил самые глупые предрассудки массового сознания. «Я не мужчина» звучало для них как «я не человек». Все впечатления жизни для них окрашивались в беспросветно мрачные, черные цвета. Стремление к изоляции нередко становилось у них самодовлеющим, руководило ими при выборе занятия (стать, например, лесником), разрушало даже естественные связи с другими людьми – с родителями, с родными. Одиночество же делало их еще более апатичными, равнодушными ко всему, включая и собственную участь. Таких пациентов было у меня не много, но это, подозреваю, вовсе не потому, что такая реакция на мужскую неполноценность свойственна лишь единицам. Врач ведь, напомню, не устраивает подводных обходов, он видит перед собой только тех, кто к нему обратился, попросил о помощи, а уже одно это говорит о проблесках надежды, о готовности к борьбе. Большинство же пропадает безвестности. Зачем жить – видимо, такой вопрос возникает перед этими людьми постоянно, превращая их в потенциальных, а нередко и во вполне реальных самоубийц.
Насколько пассивна и инертна эта категория евнухоидов – настолько же активны и деятельны ее антиподы, наглядно демонстрирующие, что психические ресурсы личности границ не имеют. Движущей силой у этих людей становится стремление взять реванш. Они с головой уходят в работу, в дело, не оставляют себе свободного времени. Несколько человек из числа моих пациентов сумели найти себя на общественной ниве, то есть они не только не прятались, не избегали контактов, но даже словно бы специально ставили себя в такое положение, чтобы представать перед максимально широким кругом наблюдателей. Они создавали для себя свою систему ценностей, в которой главенствовало то, что у них было (профессиональное умение, способность приносить пользу, кому-то помогать), а то, чего у них не было, опускалось куда-то в самый низ ценностной шкалы. Это делало их неуязвимыми для нескромных взглядов – ни враждебность, ни насмешки их не ранили и не задевали, неустанным аутотренингом они в точном смысле слова приучали себя вставать выше. Это спокойствие и видимая самодостаточность могли показаться совершенно натуральными, но при длительном общении всплывали нередко нюансы, показывавшие, какого неимоверного напряжения внутренних сил все это стоило. Например, я заметил, что люди этого склада избегают говорить не только о собственных проблемах (беседы с врачом не в счет) – они с виртуозной ловкостью обходят любые темы, хотя бы косвенно соприкасающиеся с полом.
Броня, которой защищает себя психика от непереносимых травм, может быть поистине непробиваемой. Но раз и навсегда создать ее невозможно. Ее приходится постоянно укреплять и совершенствовать, подправлять и чинить – а все это требует колоссальных энергетических затрат. Может быть поэтому ни уход с головой в работу, ни самоотверженность в делах не приносят людям этого типа впечатляющих успехов.
Классический портрет мужской маски, которую носит не-мужчина, нарисовал Томас Манн в романе «Иосиф и его братья». Это Петепра, или Потифар, герой библейских сказаний, знатный египетский вельможа, оскопленный в детстве богобоязненными родителями. Точность психологической разработки этого образа заставляет предположить, что писатель был близко знаком с представителями третьего пола, наблюдал их во множестве житейских коллизий. На этом обширном жизненном материале он, видимо, и выработал свое к ним отношение, в котором безусловная симпатия и теплота сочетается с мягкой иронией. К чему относится эта беззлобная насмешка, к самому кастрату или к надетой им на себя маске – точно ответить на этот вопрос, думаю, не мог бы и сам Томас Манн. Скорее всего – к тому и к другому вместе. Что поделаешь, как бы ни был мужчина интеллектуально развит, тонок, душевен и гуманен – не может он смотреть на не-мужчину как на равного себе, без этой самодовольной нотки превосходства…
Естественный мужской образ не предполагает гипертрофии традиционно приписываемых ему черт. Можно быть в меру сильным, в меру храбрым, в меру сексуальным и при этом вполне вписываться в рамки существующего эталона. Иное дело – маска. Она ведь должна не просто вводить в заблуждение окружающих – она призвана создать искомое самочувствие в том, кто ее надевает. А для этого мощный эффект усиления просто необходим. Не просто заявлять на каждом шагу о своей принадлежности к полу, но выглядеть при этом больше мужчиной, чем все остальные мужчины вместе взятые. Иногда мне даже приходит в голову, что сами каноны мужественности обязаны своим существованием не столько супермужчинам, которых природа с завидным постоянством создает в каждом поколении, сколько их собратьям, далеко не достигающим подобного совершенства и страдающим от собственной незначительности.
