Следы этого страха остаются в мужской психике навсегда, накладываясь на отношение к самому явлению и ко всем его представителям. Это тот особый компонент, который у женщин отсутствует. Женщина может дойти хоть до края в моральном негодовании и осуждении «разврата», но лично для нее он опасности не представляет.
Уголовное преследование гомосексуалов продолжалось до самых последних лет, захватив и время перестройки: вплоть до начала 90-х годов суды выносили сотни приговоров по этой статье. Чем руководствовались прокуроры, хватая одних людей, а других оставляя в покое? Я так и не мог этого понять. Иногда из судебного дела явственно вылезали «уши» политического преследования: гомосексуализм, реальный или мнимый, был всего лишь предлогом. Иногда мне казалось, что известность, высокое общественное положение служат своего рода индульгенцией. Иногда – наоборот, могло сложиться впечатление, что громкое имя рассматривается как отягощающее обстоятельство. Я думал: может быть, напрасно я ищу следы глубокомысленного расчета там, где его вовсе нет? Есть план, есть своего рода статистическая норма, она должна выполняться. Отловили необходимое число – и до следующего года можно не беспокоиться.
Но возникали и другие мысли. В каждом городе существовали свои «садики», по старому анекдоту, привычные места сборов, тусовок. Ликвидировать их, следуя духу и букве закона, ничего не стоило, но этим никто не занимался. Может быть, их «пасли» специально? Людьми, над которыми постоянно висит дамоклов меч правосудия, очень легко манипулировать, использовать для каких угодно услуг.
Никогда не забуду свою встречу с одним выдающимся артистом. Мне было вменено в обязанность обследовать его и тем самым определить его дальнейшую судьбу. Он безропотно откликнулся на предложение, с первых слов дал понять, что готов отвечать на любые вопросы. А у меня просто духу не хватило заговорить о том, что могло причинить ему боль. Мы просидели несколько часов. Говорили об искусстве, он расспрашивал, видел ли я его на сцене, интересовался моими впечатлениями. Легко и свободно рассказывал о своей жизни, задавал вопросы, какие обычно задают психиатрам люди с обостренным гуманитарным восприятием жизни. Я отметил его тонкую наблюдательность, нетривиальность суждений. Под конец я спросил, могу ли я быть ему чем-нибудь полезен, нет ли у него проблем, в которых требуется участие человека моей профессии, – это был максимум того, что я сумел из себя выдавить. Он очень тепло поблагодарил – и отказался. Мы простились. Крепко зажмурившись и с предельной аккуратностью подбирая каждое слово, я написал отрицательное заключение, что в какой-то степени было и правдой: никаких гомоэротических влечений он не обнаружил! Куда потом пошла эта бумага, кто ее читал и какие выводы сделал, я не знаю, но сама полнокровная творческая жизнь и блистательная всемирная карьера этого артиста говорили о том, что больше его не беспокоили.
Продолжала заниматься этой проблемой и медицина, отстаивая тем самым альтернативную позицию: человек не властен над своими сексуальными проявлениями, а значит, их нельзя ставить ему в вину. Мало-помалу круг медицинских центров, готовых работать с этими пациентами, расширялся. На базе больницы имени Ганушкина был создан отдел сексопатологии (примечательно, что официальный статус она получила намного раньше, чем сексология), сразу включивший в научный план тему половых перверзий. Николай Иванов, переехавший из Иркутска в Горький и ставший профессором, продолжал свои поиски. Для подготовки специалистов, которых в стране не было, наш институт совместно с Горьковским медицинским организовал курсы сексопатологии. Время от времени появлялись сообщения, что кто-то нашел волшебный ключик, обещающий верное излечение от гомосексуализма. Так было, например, когда в моду вошла методика лечебного голодания: энтузиасты утверждали, что добросовестно проведенный курс гарантирует успех. Как водится, публиковались статьи, делались доклады на научных конференциях – со статистическими выкладками, с демонстрацией излеченных больных. Но у всех этих сообщений был один общий недостаток: они делались по горячим следам врачебной работы. Как складывалась жизнь пациента дальше, утверждался ли он в новообретенной сексуальной идентичности или возвращался к привычному для себя существованию в третьем поле – этот аспект стыдливо обходился в большинстве публикаций. И все равно – прогресс был очевидный. Уже не горстка психиатров, по собственному полулегальному почину, а многочисленный и все время расширяющийся отряд специалистов, действующих с ведома государства, занимались организацией медицинской помощи людям, которых это же государство карало как злостных преступников.
Исследуя исторические свидетельства, я заметил, что этап раздвоения общественного сознания характерен для всех стран накануне отмены уголовного наказания за гомосексуальные отношения. Так, например, было в Германии сто с небольшим лет назад. Первыми, как мы уже знаем, прозрели сексологи, сумевшие заразить своей убежденностью значительную часть интеллигенции. «Государство совершает преступление, зачисляя биологическое явление в категорию порока и криминала», – эта мысль стала убеждением множества людей, имеющих общественный вес, хотя многим из них еще несколько лет назад она показалась бы вздорной. Отсюда вовсе не следовало, что они преодолели свою глубоко укорененную антипатию к однополой любви, и все же голос справедливости заставил их встать на ее защиту.
Но еще очень долго в Германском имперском уголовном уложении сохранялся параграф 175, который гласил: «противоестественное непотребство, совершаемое между лицами мужского пола или с животными, наказуется тюрьмой; наказание может быть сопряжено и лишением гражданских прав чести». И этот суровый закон тоже имел своих защитников. Они не оспаривали новейших выводов сексологии, эта сторона дела их не волновала, как не слишком беспокоило и оскорбление морали. Пусть даже поведение гомосексуалов само по себе и не преступно, говорили они, но они создают почву для таких злодеяний, по поводу которых и дискутировать нечего. Убийства и самоубийства, шантаж, вымогательство. А мужская проституция? А распространение венерических болезней? Страх уголовного наказания хоть немного держит это в узде.
Защитникам справедливости тоже была известна эта темная изнанка гомосексуализма. Они знали, что в Берлине и в других крупных европейских городах есть и тайные притоны, и какие-то дворики, тупички, аллейки в общественных парках, где опасно появляться даже днем, не говоря о темном времени суток. Армия проститутов по численности могла бы соперничать с армией проституток, при этом в торговлю своим телом часто вовлекались самые обычные мальчишки, не желающие или не имеющие возможности зарабатывать на хлеб честным трудом. Как водится, эти вертепы притягивали к себе и разномастных уголовников, и представителей высшей элиты: аристократов, богатых буржуа, «золотую» молодежь. Столкновения между ними провоцировали самые мрачные преступления.
Шантаж и вымогательство и в самом деле превратились в профессию. Рассказывали об одном известном ученом, умело скрывавшем свои эротические пристрастия. Но однажды он допустил неосторожность, и в руки шантажистов попала важная улика. После этого несчастный в течении двадцати с лишним лет практически работал на вымогателей. Мошенники передавали его из рук в руки. Сплошь и рядом жертвой шантажа становились гетеросексуальные мужчины. Достаточно было в общественном туалете поднять шум по поводу «приставания» такого-то господина – и можно было почти не сомневаться, что он предпочтет заплатить сколько угодно, чтобы только замять скандал. При известной ловкости вымогателей и этих несчастных можно было надолго превратить в дойную корову. Считалось даже, что с ними удобнее иметь дело, чем с гомосексуалистами: те в глубине души считали себя пропащими людьми и могли от отчаяния выкинуть какой-нибудь фортель, а человек безгрешный, порядочный семьянин готов был на все, чтобы не запятнать таким страшным образом свое имя.
