Недавно, лишь месяц назад, Муррей присутствовал на торжественной церемонии открытия памятника национальному герою Народной Республики Мартинии Пьеру Веранже, «уничтоженному, — как сообщалось, — в застенках хунты». Монумент очень понравился Пэну. На Веранже, представленного в виде атланта, навалилась гигантская глыба, на которой были высечены фигурки, символизирующие государственную иерархию. От титанического напряжения буграми вздулись мышцы на руках и ногах, брови сдвинуты, губы решительно сжаты…
— Это один из мятежников Мартинии, Пьер Веранже, — пояснил генерал. — Вы о нем, вероятно, слыхали. Он сам избрал свою судьбу: расстрелу предпочел участие в эксперименте.
После облучения на лице Веранже появились складки, хотя оставался еще отсвет мысли и воли.
— Так вы не помните, кто вы и откуда? — обращался на экране Кристи к Веранже.
Тот смущенно пожимал плечами.
— Может быть, вы Пьер Веранже из Мартинии? — напомнил Кристи. Постарайтесь вспомнить.
— Это проверка качества аннигиляции, — вдруг засопел Мондиал. — Если человек не может вспомнить даже своего имени, значит, у нас полный успех.
— Пьер Веранже? Я? — Облученный морщил лоб и качал головой.
На экране Кристи все в том же гражданском костюме, в котором он присутствовал в этом кабинете, внушал:
— Вы прозелит Великого Демократического Сообщества. Ваше имя Мартин Клей. Запомнили?
— Запомнил. Мое имя…
— Надо отвечать: запомнил, господин…
— Запомнил, господин. Я Мартин Клей, гражданин Великого Демократического Сообщества.
— Правильно. Наше Великое Демократическое Сообщество образовалось из нескольких государств с одинаковой политической и экономической структурой. Наша объединенная страна — самая демократическая. Каждый гражданин добровольно участвует в выборах членов парламента и президента…
В таком же духе людям внушались заготовленные «истины», заполняющие газетные страницы. Свободная от всякой информации память реципиентов забивалась догмами и понятиями, которые они механически повторяли, одни тупо, безразлично, другие — старательно, третьи — радостно, как откровение.
Затем Кристи ввел Веранже в одну из лабораторий:
— Это наша лаборатория, прозелит Клей. Вы будете здесь работать. Ясно?
— Так точно, господин. Я буду здесь работать. А что мне делать?
— Скажем.
— Спасибо, господин.
— Меня зовут Поль Кристи, а моего друга Роберт Мондиал. Вы запомнили?
— Да, господин Мондиал.
— Мондиал — это мой друг, а я Поль Кристи. Неужели это так сложно?
— Извините, господин Кристи. Я постараюсь запомнить.
— Вы будете делать то, что попрошу я или господин Мондиал.
— Рад стараться, господин Кристи.
— Мартин Клей — особый случай, — заговорил рядом с Бурнетти Кристи. — Этот человек очень незаурядный. Мы решили оставить его в лаборатории для постоянного наблюдения.
Фильм кончился, зал заполнился светом.
— Как видите, наши ученые дают людям вторую, честную жизнь, никак не связанную с первой, преступной, — торжественно произнес Бурнетти, занимая кресло за своим столом.
— Это поразительно, — Муррей переставил свой стул и повернулся лицом к генералу.
— И все-таки у метода есть существенный недостаток, — изрек генерал. Увидев вопросительный взгляд Пэна, продолжал: — Люди теряют память, а с нею — знания, опыт, навыки. Перейти из одной жизни в другую для них проще, чем перейти улицу. Но это ведь преступники. По законам правосудия у каждого преступника должно быть осознание вины и переживание неотвратимости наказания.
— И какова дальнейшая судьба облученных? — изобразил на лице заинтересованность Муррей.
— Покажем вам в натуре, — генерал посмотрел на часы. — А сейчас время обеда. Отвезите гостя в ресторан, господа, а потом к тетушке Таире. Пусть немного развлечется. — Губы Бурнетти подернула улыбка. — В шестнадцать ноль-ноль встретимся в лаборатории.
Мимо внимания Муррея не проходила ни одна мелочь: двусмысленная улыбка Бурнетти, несоразмерно большое время на обед, какая-то тетушка Таира… Что скрывается за всем этим? И почему генерал не вспоминает про журналиста? Все это были нехорошие предзнаменования.
Пэн вышел из подъезда следом за Кристи и Мондиалом.
Дождь кончился, однако на небе не было ни единого просвета.
Пэн направился было к своему «бьюику», но Кристи остановил его:
— Господин Муррей, садитесь в мою машину, продолжим разговор…
Пэн молча зашагал следом за ними к черному «мерседесу». Около него, не замечая подходивших, разговаривали два шофера.
— Прозелит Клей! — окликнул Кристи,
Пэн моментально узнал Пьера Веранже. Да, это был, несомненно, он. День и час, когда он, Пэн, брал у Клея интервью, во время которого невдалеке разорвался снаряд и их обоих засыпало землей, из-под которой они с трудом выбрались, запомнились Муррею навсегда. Теперь Веранже скользнул по его лицу равнодушным взглядом, вежливо обратился к Кристи:
— Куда прикажете? — и предупредительно открыл дверцу машины.
— Не спешите, — задержал его Кристи. — С вами хотел поговорить инспектор из министерства, господин Муррей.
— Слушаю, господин Муррей, — обернулся к нему Веранже.
На его лице изобразилась собачья готовность выполнить любую просьбу. От внезапной встречи, от воспоминаний или от того, что Веранже не узнавал его, Пэн растерялся.
— Господин Веранже… э-э… Клей, вы работаете водителем? — пробормотал журналист.
— Да, что прикажут.
— Что же еще вам приказывают?
— Помогаю в лаборатории, убираю квартиру господину Мондиалу, готовлю пищу…
Муррей замешкался. На помощь ему пришел Кристи:
— Прозелит Клей, скажите, как вы оцениваете политическую систему нашей страны?
— У нас самая гуманная система в мире. Она представляет для всех одинаковые возможности… Предприниматель уволит с работы брата, сына, кого угодно, если они будут приносить убытки, и возьмет делового, толкового человека, который может дать прибыль. Это позволяет максимально выявлять способности каждого и ставить их на службу обществу…
Пэну было необычно слушать это от Веранже, от бунтаря и героя.
— Спасибо… господин Клей. — Как Муррей ни старался, он не мог заставить себя называть Веранже прозелитом — у него не поворачивался язык. — Спасибо. Господа, поехали! — предложил он, чтобы избавить себя от нелегкого испытания.
— Да, поехали, — кивнул Мондиал. В машине Кристи вынул пачку сигарет, протянул Пэну.
— Благодарю, от этой слабости мне удалось избавиться.
— Похвально, — Кристи спрятал пачку в карман. Чтобы не молчать, Пэн Муррей обратился к Кристи:
— Скажите, как быстро усваивает реципиент новую идеологию и трудовые навыки?
— Очень быстро, при небольшом внушении без всякой помощи.
— А не может ли реципиент со временем вернуться к своим прежним взглядам?
— В принципе это, видимо, возможно. Но вот прошло почти два года, а у нас таких случаев пока не зафиксировано.
Сидящий на переднем сиденье Мондиал молчал.
— Не возникает ли у реципиентов критических мыслей?
Беседа не мешала Муррею внимательно фиксировать в памяти все, мимо чего они проезжали.
— Что внушаем, то и приобретает.
— Одаренность каждого остается прежней?
— Творческие способности заметно притупляются, исполнительские наоборот. Наблюдается резкое возрастание трудолюбия, исполнительности, послушания, других ценных качеств, которых сегодня недостает людям… А вот и ресторан! — прервал себя Кристи.
Они подъехали к огромному круглому зданию с купольной кровлей. В три ряда по всей окружности располагались небольшие окна.
— Вы тоже успеете пообедать, — обратился Мондиал к водителю. — Мы освободимся не раньше половины четвертого.
— Почему так поздно? — удивился Пэн.
— Все в свое время, господин Муррей, — засмеялся Кристи, чем-то интригуя Пэна.
В большом круглом зале необычной для ресторана почти соборной высоты было людно. Круглое возвышение посредине для оркестра и варьете пустовало. Из динамиков доносилась музыка.