- За такую некомплектность под трибунал отдать мало! - сурово сказал Ростик.

Ему не перечили. Трибунал так трибунал. Где он только?

- Дядя Армен Осипов нас наверняка ищет, - сказал Антон.

Имя старшего лейтенанта милиции заключало в себе больше надежды, чем слово «трибунал».

- Нас вся милиция ищет, - уверенно заявила Алена.

- С собаками, не иначе, - не смолчал и Ростик.

- А может быть, им уже Барбос все выболтал? - не без основания предположил Антон.

Алена развила его мысль:

- По радио объявили. Всем-всем! Если кто знает что-нибудь, немедленно явиться в милицию.

- Так тебе Барбос и придет сам в милицию! - усомнился Ростик.

- Приведут!

- А кто знает, что он знает про нас?

Ростик такой умный, что с ним просто трудно разговаривать!

- Может быть, проберемся назад, к тоннелю? - неуверенно предложила Алена. - Вдруг там уже докопались?

Решили, что не стоит: слишком уж путь тяжелый.

Разлеглись на ящиках - еще поразмыслить - и незаметно для себя задремали…

Странно: они много времени отдыхали, а силы убавлялись. Растаскивать тяжеленные ящики с минами становилось все труднее и труднее. Работали с большими перерывами, но работали. Другого дела не было, и не было другого способа вырваться из заточения.

Перерывы все удлинялись. Совершенно исчезло представление о времени, даже первобытное; лишь непроницаемая темень и желтый светлячок стеариновой свечи.

Свечи таяли на глазах. Таяла и надежда. Они еще стыдились признаваться в этом, но бодриться уже не могли.

Голод не ощущался, только очень хотелось горячего: ненавистной с детства каши, опостылевшего дома супа. И - пить. Само сознание, что воды почти не осталось, вызывало жажду. Недоступного всегда хочется сильнее всего на свете!

Экономили еду, воду, огонь. Свечи зажигали для работы и когда делили паек. Ели в темноте. И отдыхали, конечно, в темноте.

…Антон лежал на спине, подложив под голову заскорузлые от грязи руки. Их теперь неделю отмачивать. Или в бензине мыть. После него, правда, кожа белеет и трескается. Впрочем, теперь это уже вряд ли играет роль…

Можно не показывать вида перед Аленой и Ростиком, но себя не обманешь! Нет выхода. Нет…

Неужели нет никакого выхода? Не может быть…

Как же не просто отдавать свою жизнь, оказывается! Никак умирать не хочется…

А герои, сложившие головы за товарищей, за народ, за Родину? Чапаев, Саша Чекалин, Зоя, Матросов - все они без сожаления отдали свою прекрасную жизнь.

Нет, не без сожаления. Родиться второй раз невозможно - * у каждого только одна жизнь, и умирать никому не охота, но герои не о себе думают, не для себя совершают подвиги.

Марь Петровна объясняла, что подвиг - это совсем не обязательно когда кто-нибудь гибнет. Вообще подвиги бывают не только на войне и, конечно же, человек не может сказать себе: «Стану-ка я бессмертным героем!» И стать, другим на зависть. Такого не бывает.

Настоящие герои не считают, что свершили нечто необыкновенное. Да, трудно было, опасно, но - работа, долг. Герой тот, кто выполняет свой долг до конца.

Как бы поступил на его, Антона, месте геройский человек? Наверняка не стал бы уповать на чужую помощь, рассчитывать, что другие за него долг выполнят!

Антон спустил ноги, поднялся и, шаркая, на ощупь подошел к последнему, неразобранному штабелю с минами.

Он взялся за планки верхнего ящика и потянул его на себя.

КРАСНЫЕ РАКЕТЫ

Злая память у людей недобрых. Обыкновенно люди хранят в себе воспоминания о приятном или смешном. Наверное, поэтому, слушая ветеранов войны, можно подумать, что на фронте приключались лишь веселые истории, похожие на благополучные похождения бравого солдата Швейка.

Добрая память вызывает не только желание рассказать о прошлом, но и побуждает хоть ненадолго «тряхнуть стариной». Отставные солдаты любят, как дети, пострелять из духового ружья в городском тире, бывшие водители - поменяться местами с шоферами, прорабы - взять в руки мастерок каменщика.

Обычно прораб Градов Павел Кириллович, заслышав дальние взрывы, тайно завидовал молодому офицеру Январеву. До мурашек в ладонях хотелось крутнуть разок подрывную машинку или, прижав серную головку спички к черному свежему срезу огневого шнура, резко провести коробком, услышать тонкий свист горящего пороха, бережно отпустить шнур - и стремглав прочь.

Прыгнуть в ровик, залечь за камень, нырнуть в крытую траншею и, жадно глотая воздух, с волнением ждать взрыва. Сколько тонн взрывчатки вздыбил над землей Градов за четыре года войны!

Он знал, что сегодня Январев должен подрывать развалины в центре Иришей. И его потянуло к саперам. Только в этот раз стремления еще раз вдохнуть горький запах взрывчатки не было.

Дело саперов предстояло довершить строителям. И не до «потряхивания стариной» было сейчас Градову.

Пропал сын, пропал, как солдат, без вести.

- В общем, Павел Кириллович, сделаем все в лучшем виде, - сказал Январев и улыбнулся, застенчиво и светло.

Они стояли у входа в штольню, беседовали и смотрели, как окружают место подрыва солдаты и милиция. Извлеченные из земли смертоносные трофеи обычно уничтожали за городом. В этот раз все происходило на виду у всех, и от любопытных не было отбоя. Не каждый день в центре города поднимают навоздух железобетонные холмы!

- Товарищи, граждане! - упрашивал через мегафон милиционер. - Не напирайте, отойдите подальше!

Старший лейтенант Январев мог считать себя по праву опытным и бывалым разминирователем, но к Градову испытывал неподдельное почтение и чувствовал себя перед ним, заслуженным боевым офицером запаса, курсантом-стажером.

- Да я и не сомневаюсь, - отвечал Градов. - Ни одно стеклышко в окне не треснет, думаю. Другое заботит: как нам дальше с этим «добром» быть? Вывозить? Сколько машин понадобится. И попробуй такие громоздкие штуки погрузить, мертвой хваткой сцепились.

- Неудобные плиты можно потом, дополнительно расколоть. Две-три шашки на плиту - и порядок.

- Этак неделю бабахать придется. И что за производительность? Каждый ведь раз оцепление ставить, разгонять всех. Вот если удастся перекрытие обрушить, другой коленкор. Тогда мы бульдозерами весь хлам под землю сбросим. Все равно от тех подвалов проку никакого, а так еще одну, последнюю добрую службу сослужат. Потом чернозема подбросим, озеленим. Тут же Дом пионеров и школьников запланирован.

- Знаю, Павел Кириллович. Постараемся. Не в один, так в два, три захода пробьем перекрытия. Хотите взглянуть, как заряды разместили?

- Давай, если надо.

Саперы поработали на совесть. Градов на собственном опыте знал, чего стоит пробиться через пятиметровый железобетонный завал. Саперы добрались до крыши подвала, расширили внизу штольню так, что она похожа была теперь на колбу с длинным горлышком, но объемом - в многоместный дот.

Внизу довольно свободно помещались двое.

- Боковые шурфы, - пояснил Январев, сидя на корточках и посвечивая в радиальные каналы для взрывчатки, - по восемьдесят сантиметров, так что, по расчету, должны выломать круг диаметром метра четыре-пять.

- Да, пожалуй, этак и получится, - поразмыслив, согласился Градов.

Вспомнился наган, после стольких лет увиденный в кабинете милицейского инспектора. Градов тогда не удержался, покрутил барабан с пустыми патронниками. Потому, очевидно, он и вспомнил о нагане, что стоял сейчас в центре огромного барабана с гнездами, заполненными толом. И сработают толовые заряды не одновременно, а один за другим, как револьверные выстрелы.

- Машинкой безопаснее, - сказал Градов, и Январев понял его без разъяснений.

- Это точно, Павел Кириллович. Но боюсь, что после первого взрыва обвалится что-нибудь и запросто даже пересечет провод, а то и все остальные подводы. Шнуром в данном случае надежнее.