В наше время этот прекраснейший обычай чаще всего не соблюдается. Но хорошо было бы нам, насколько это возможно, соблюдать его по-настоящему: не по форме, а по сути. Конечно, если нам приходится по той или иной причине снимать рясу или подрясник, мы можем по-прежнему сохранять бдительность, но нужно сохранять еще и благообразие. И если святой говорит это о мужчине, то тем более это относится к женщине. Она должна сохранять благообразный вид. В особенности нельзя допускать, чтобы одна видела наготу другой.

Об одном архиепископе, у которого была тяжелая болезнь сердца, рассказывали: врачи совсем не позво

ляли ему двигаться, потому что его состояние было опасным и от одного движения он мог умереть. Когда владыку пришли навестить важные люди, он очень вежливо попросил их ненадолго выйти. Посетители подумали, что он хочет помолиться, и оставили его одного. Когда они вновь вошли, то увидели, что он встречает их стоя, одетый в рясу и подрясник. Они замерли от изумления. Архиепископ хотел предстать перед ними в подобающем виде.

Итак, мы должны чувствовать потребность в благообразии, должны быть облеченными в кукуль, рясу и прочие одежды. Только в браке можно входить в тесное соприкосновение с телесностью другого человека. Мы же не должны нарушать своего целомудрия, чистоты и скромности, во-первых, перед ангелами и святыми, а во-вторых, перед ближними и даже, я бы сказал, перед собственными очами. Когда совесть начинает притупляться и нам становится

безразлично то, что другие могут увидеть нас с непокрытой головой или даже раздетыми, тогда притупляется и наша способность к таинственному вйдению Бога. Таким образом становится ясно, есть ли в сознании человека ощущение живого Бога и воспринимает ли он Бога духовным зрением. Поэтому давайте будем хранить строгое целомудрие и бдительность при духовных подвигах.

Возжигай свой светильник елеем очей твоих, то есть слезами. (38)

Слезы, конечно, не одной природы с елеем, но сказано прекрасно. Говорят, один человек хотел умыться, а ему сказали: «Разве у тебя нет слез, чтобы умыть лицо?» Другой хотел зажечь лампаду, но у него не было масла. «Хорошо, — сказали ему, — но разве у тебя нет слез?» Прекрасные примеры, полезно хотя бы просто их помнить.

Слезы, о которых идет речь в настоящем правиле, не одинаковы с теми, о которых говорилось ранее. Это слезы сокрушения от ощущения своей греховности. Но и к тем, и к другим слезам относится заповедь блаженства: Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Слезы сокрушения появляются тогда, когда я не позволяю себе безудержно смеяться, не разговариваю много, не смотрю по сторонам, но, напротив, молюсь, говорю непрестанно: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя, грешного». Возможно ли произносить молитву Иисусову и при этом не плакать? Возможно ли причащаться — и не плакать? Так мало-помалу в душу человека приходит сокрушение, которое делается его неизменным состоянием.

Значит, во-первых, у меня есть осознание того, что я грешен: я не грешу, но чувствую, что мое естество пропитано грехом, подобно губке, опущенной в воду. И чем больше я освящаюсь, тем сильнее это чувствую, тогда как, напротив, чем больше я грешу, тем меньше это понимаю. Во-вторых, я упражняюсь в том, что ведет меня к сокрушению: пребываю в молчании, безмолвии, имею суровый вид — не в том смысле, что я сердит, но в том, что я непреклонен в духовной борьбе, не отступаю ни на шаг, не раздваиваюсь, но нахожусь в единении со святыми.

Когда у меня есть такие слезы, тогда я могу сказать, что зажигаю свой светильник елеем очей моих. Смысл сказанного таков: для того чтобы начать очередной день или ночь своей жизни, мне нужны слезы. Для того чтобы сохранить зажженным светильник своего ночного бдения и своего дневного шествия, светильник святости и Трисолнечного света, входящего в мое сердце, мне нужен елей слез. Не угашайте, — сказано, — Духа, Который есть светильник, огонь, Бог внутри меня. Такова монашеская жизнь. Если мы живем не так, то мы не достигли ничего, не показали никакого продвижения со времени пострига, не сдвинулись с места ни на одну тысячную миллиметра.

В правилах преподобного Антония Великого нет ни одного незначительного слова. Если убрать хоть одно, для нас пропадет весь смысл этих правил.

* * *

Чуть раньше мы сказали, что наша бранъ не против плоти и крови, но против миродержца и наших страстей. А в чем разница между страстью и искушением?

Страсть означает, что я сам по себе хром и не могу ходить. Искушение означает, что приходит кто-то с палкой, бьет меня и после этого я не могу ходить. Страсть свойственна нашей падшей природе, это язва, это внутренний толчок, заставляющий нас склониться ко греху.

А может ли страсть ввергнуть нас в искушение? Да. Но само искушение может происходить не от страсти, а от другого искушения, которое начнет пробуждать то, что гнездится внутри нас. Если внутри меня самого нет соответствующей искушению страсти или желания, расположения, то это искушение не может сделать со мной ничего. Впрочем если я не храню бдительности, то оно мне все-таки повредит, хотя бы у меня не было страсти или желания. Господь говорит: Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение. Когда я духовно сплю, тогда и во сне, и наяву я не понимаю, что со мной происходит. Тут-то сатана и ударяет по живущему во мне эгоизму — этому идолу, который тотчас поднимает голову, заявляет свои права, и я впадаю в искушение. Это падение является воскрешением моего «я». Поэтому необходимо бодрствовать, пребывая в молитве. Когда у меня есть трезвение, духовные слезы и я ощущаю себя человеком освобожденным, тогда я не подвергаюсь опасности.

Если в детском возрасте нас чем-то обидели и мы до сих пор об этом вспоминаем, то не надо ли считать эту обиду плодом воображения?

Любые обстоятельства оказывают на нас влияние, но это не означает, что они нас оправдывают. В глубинах сознания человека сокрыта его собственная воля. Если я чувствую себя неполноценным и объясняю это тем, что в детстве меня обидели или не проявили ко мне любви, то я даю своему состоянию некое психологическое объяснение, которое может быть похожим на правду. В действительности же за моим чувством неполноценности кроется нечто более глубокое: оно указывает на уязвленное грехом «я». Пусть нас никогда не вводят в заблуждение подобные психологические объяснения, потому что они, пожалуй, могут быть полезны врачу или просто какому-нибудь мирянину, который желает, чтобы ты помог ему воцерковиться, но они не имеют никакого отношения к нам. Кто-то, например, все время требует к себе любви и оправдывает это, говоря: «Когда я был маленький, нас, детей, у мамы было семеро и меня она всегда отталкивала, а остальных любила. Я терпел лишения и нищету. Моим братьям и сестрам она дала образование, а мне не дала». Все это только оправдания. Хотя здесь и присутствуют подсознательные психологические связи, но они нас не оправдывают.

Приведем другой пример. Я не могу оказывать послушание эпитропу под тем предлогом, что, когда мы с ним вместе учились, он постоянно меня ругал и теперь что-то во мне ему противится — я ничего не могу с собой поделать. Пока я буду принимать это психологическое объяснение, я никогда не смогу слушаться эпитропа, никогда не смогу сказать «да» Богу, потому что буду чувствовать себя оправданным. Более того, я могу еще и потребовать ответа от Бога, Который допустил нечто подобное, — в таком случае страсть укрепится, моя связь с грехом станет постоянной.

В двадцать первом правиле святой Антоний советует нам не нарушать поста в среду и пятницу, если только мы не страдаем от тяжкой болезни. А можно ли и такому больному отказаться от скоромного в постный день?

Конечно. Если больной находится в монастыре, он может попросить: «Пожалуйста, скажите игумену, что вы даете мне скоромную пищу». Однако в больнице мы не должны быть требовательными, не должны утомлять медсестер и врачей. Врачи знают, что нам нужно есть. Они заботятся о нас как специалисты. Итак, если человек тактичен, благороден, то он попробует поститься, но при этом не будет никому создавать проблем. Лучше есть свиное мясо, чем роптать на еду. В любом случае вместе с основными блюдами будет подаваться и что-то другое, не скоромное. Поешь это и, когда придет медбрат, поблагодари его и скажи, что еды было слишком много. В конце концов он все поймет и будет приносить тебе постную пищу. Однако если это невозможно, потому что заведенные в больнице порядки это запрещают, тогда ешь что дают. Могут приносить нам еду и близкие люди, если это не оскорбительно для больницы. При этом возвращать еду близким, которые о тебе заботятся, было бы неблагородно. Словом, хорошо, когда мы стремимся не оставлять поста, но мы не должны утомлять ближних, потому что в таком случае мы уже не пост соблюдаем, а досаждаем людям, которые нас любят и о нас заботятся. Чтобы этого не допустить, будем есть то, что нам дают, но есть умеренно.