Все ждали продолжения, но чародей, убедившись, что завладел вниманием слушателей, сперва приложился к своему вареву, а потом обвел их долгим взором:

— Бурезов отнюдь не случайно столько сил и средств потратил на подготовку этой ярмарки. Он не мог быть совершенно уверен, что Совет Старцев не вышлет своего человека ему в помощь — и в этом случае все должно было пройти без сучка без задоринки. Подбор товаров он осуществил как очень глубокое, тщательно продуманное заклинание. Соединясь вместе, все эти невинные «безделушки» и «пустячки» должны образовать своего рода ауру потребительства, эпидемию вещизма, которая меньше чем за год до неузнаваемости изменила бы население Дивного. Позже я объясню подробно, что означают эти слова, а пока просто поверьте: самые коварные демоны Исподнего мира не смогли бы измыслить более верное средство к уничтожению славянского духа. Все эти сотовые «клушки» и очки-духовиды, роскошные самобранки и даже «предметы оргиастического культа», которые Израэль Рев конечно же никуда с собой не повезет, должны, по мысли Бурезова, распространиться по Словени, обратив ее великие силы, о которых так страстно вещал он нынче в святилище, к целям самым низменным и недостойным.

— Но как, учитель? Разве не прав был князь, когда сказал, что славяне никогда не пойдут покорять другие народы — в том и сила их… Разве это не правда? Прости, учитель, в это я не могу поверить.

— Князь умен, — кивнул Наум. — И он прав: сегодня славяне не станут никого воевать. А вот если в будущее посмотреть…

— Хотя бы и в необязательное? — догадался Нещур.

— Да. Как иная хворь, вовремя не излеченная, оставляет память о себе на всю жизнь, так и поветрие вещизма не проходит бесследно. Что такое «безделушки» Бурезова? Такие славные пустячки — сплошное удобство… которое скоро станет для всех обязательным. Без разбора: надо, не надо — а каждый хочет того же, что у всех есть. И метится общее для всех счастье. Такие оспины в душах оставляет вещизм.

— Вещизм? Дикое какое-то словечко, — проворчал Светорад. — Вроде бы понятное, славянское, но не наше. И что же дальше?

— Дальше проще некуда, — вздохнул Наум. — Достаточно уверовать каждому, что благо — это то, что хорошо для него, и нет такого преступления, которого не совершил бы человек во имя всеобщего блага. Думать уже не надо, ибо все давно кажется ясным и простым. Возражений можно не слушать, потому что всякий, кто спорит с твоим благом — либо желает зла, либо не понимает своего счастья. Можно самозабвенно верить в собственную святость и жертвенность. И убеждать спорщиков огнем и мечом… Всеобщее благо легко умещается на конце копья.

— А при том правителе, которого хотел Бурезов посадить в Ладоге, все случилось бы еще быстрее и проще, — заметил Светорад. — Вот когда мощь славян обернулась бы неукротимым бешенством.

— И все из-за нескольких проданных на ярмарке вещиц? — спросил Упрям.

— Все начинается с чего-то, — пожал плечами его учитель.

Нещур закивал, припомнив:

— Не случайно Бурезов обмолвился о камушке, брошенном с вершины торы.

— Вот именно. Поэтому настоящая работа ждет впереди, — несколько утомившись речью, вздохнул Наум. — Но прежде я желаю услышать подробный рассказ о твоих приключениях. Упрям. Приютивший меня человек и сам был до некоторой степени чародеем, он порой мог показать мне тебя, но слишком многого я не видел. Что это за паренек тут крутился? Шустрый такой, даже подозрительный.

Буян фыркнул, но промолчал.

— Я все расскажу, учитель, честное слово, но… только один вопрос, ладно? А то ведь помру от любопытства. Один коротенький вопрос.

— Задавай, — вздохнул Наум.

Упрям сосредоточился, подбирая нужные слова, и спросил:

— Как там… в целом?

Несколько мгновений царила тишина, а потом покой взорвался от хохота. Даже очень слабый Светорад смеялся, хватаясь за повязки.

— Ну ты даешь!.. — протянул Наум. — Вопрос короткий, ничего не скажешь. Попробую ответить так же: недурно. Не так страшно, как могло бы быть… Любопытно, но суматошно.

Упрям вздохнул:

— Каков вопрос — таков ответ. Хорошо, теперь я готов рассказывать, учитель. Только вот посуду уберу…

— А мыть ее опять дружинникам доверишь? — послышалось из угла.

— Пикуля! — обрадовался Упрям. — Молодец, что зашел. Садись к столу.

Домовой в кои-то веки выглядел довольным. Хотя нет — что-то его все же беспокоило.

— Некогда мне, — ответил он. — Спасибо, конечно, но я в другой раз. Ты бы это… вышел, что ли. А то там девка твоя…

— Она не моя девка. А что она? Опять в дом ломится?

— Не… помирает вроде.

— Как?! — поразился Упрям, невольно вскакивая с места.

— Как… — буркнул домовой. — Любопытствуешь — выдь да посмотри, чего у меня-то спрашивать? Я и сам хотел бы знать, как она это делать собралась.

— Ну, так я выйду? — наполовину утвердительно спросил Упрям у трёх мудрых старцев

Ответа, конечно, не получил. Никто из присутствующих, даже Нещур, не знал всего, и поводов для возражений не нашел бы даже при желании. Только сам куляший заметил:

— Нет, если хочешь знать, что я обо всем этом думаю, так дурит тебя твоя девка. Разжалобить хочет — и в дом навечно напроситься.

— Она не…

— Но, сказать по правде, я таких чумичек допрежь не видывал. С нее станется.

— Ну, так я выйду, — уже без тени вопроса сказал Упрям и направился вниз.

Домовой задержался. Поклонился Науму и поприветствовал:

— С возвращением, чародей. Хорошо, что вернулся. Я соскучился по тебе.

— Я тоже рад тебя видеть, друг суседушко.

— Я потом, попозже загляну, — начал было растворяться домовой.

Однако Наум удержал его:

— Нет, Пикуля, останься. Тут все свои. Садись к столу да поведай, пожалуй, что это за девку тут Упрям завел, покуда меня не было.

— Да она не то чтобы его девка… — начал Пикуля, присаживаясь.

Судьбы духов различны. По сути своей бессмертные, они могут в конце существования на земле зачахнуть, могут быть изгнаны, могут сами перейти в иной мир — на небеса или под землю. Однако понятие смерти применяется к ним лишь условно, а сами они подобные слова в отношении друг друга не употребляют вовсе. «Ушел» — и все тут. В особых случаях — «сгинул». Но «помереть»…

Если есть хоть малейшая возможность того, что духи могут умирать, да еще без видимых причин, многоопытный куляший, разумеется, просто обязан проявить беспокойство.

Крапива сидела на земле, на краю своих зарослей, по-прежнему густых и сильных. Чуть поддернутая рубашка ненароком обнажила стройную ногу до колена. Упрям приблизился к ней и взял в руку ее холодные тонкие пальцы, тотчас ответившие на пожатие.

— Упрямушка… — прошептала она слабым голосом.

Вроде бы ничего не изменилось в ее внешности, однако выглядела она и впрямь не ахти. Всегдашняя бледность имела явный болезненный оттенок, вокруг глаз обозначились круги, а в самом взоре угнездилась тоска.

— Крапива, что это ты тут?

— Умираю я, Упрямушка, милый.

— Брось. Ты дух, а духи не умирают.

— Да? — удивилась она и пожала плечами. — Надо же… ну и ладно. Я завидовать не стану. Ведь не любишь ты меня, а без тебя мне и жизнь не мила.

— Послушай, мы же вроде бы договорились не поминать об этом… пока ты не подрастешь.

— Жестокий ты, Упрямушка. Не подрасти уж мне никогда. А могла бы — и зимой, и летом зеленеть, цвести, колоситься… все могла бы, много силы ты в меня вселил. А теперь вот забрал. Но я не жалею, совсем — раз нужно тебе было Наума вернуть, значит, так тому и быть. Что для тебя хорошо, то и мне по сердцу…

— Крапива, я понял. Ты просто истощена. Я виноват, что сам тебя не предупредил… После того как ты отдала мне силу для открытия врат, такая слабость естественна. У меня недавно так было — дрались с навями в лесочке неподалеку, так я весь исчерпался, аж голова кружилась, представляешь? А ведь я человек, у меня еще телесная сила есть. А ты — дух. Но в самой траве силы остались. Тебе надо только отдохнуть — и сможешь черпать их…