В этот момент Марина, вся в сверкающих брызгах, вышла на берег вместе с белым гребнем волны. Она обвила свое стройное тело какими-то желтыми водорослями, которые сорвала, когда ныряла. Она сильно наколола ногу черной иглой мореного ежа.

- Наверно, монахи специально разводят ежей, боятся, что женщины к ним проберутся со стороны моря, - сказала она, пытаясь вытащить занозу. - Ты знаешь, я сейчас спасла крабика от осьминога, он меня увидел и разжал свои щупальца.

Когда Марина наконец вытащила занозу, мы стали есть сочные персики, купленные в порту. На ярком солнце Древней Греции наши белые блузки просто сияли белизной.

- Что за ткачихи, Афина, покровы нам эти соткали? - спросила я, глядя на них. - Они прямо-таки живая иллюстрация к стихам Рильке:

...Здесь и Там едино. Ты в объятье двух миров. Так просто!

- Белизна нераздельна с белой тканью платья, - ответила Марина и тихо добавила: - Это стихи о вечности, о смерти.

- Стихи красивые, но давай не будем о грустном, здесь так красиво, и персики такие вкусные, - сказала я.

- А я не считаю смерть грустной, - спокойно произнесла Марина, ложась на махровое полотенце. - Смерть - это освобождение. Через нее человек обретает беспрепятственное

269

выражение своего существа. Рождение и смерть - это своего рода условия жизни, как вход и выход.

- Как в пещере нимфы? - спросила я.

- Может, и так... Смерть - это рубеж, а не наказание. Я думаю, что познание не затрагивается ни рождением, ни смертью. Возникновение относится только к форме, но не к духу. По форме мы уже пойманы смертью, как кошка поймала мышь, и она только играет, чтобы в конце концов поглотить.

Загоревшая и златокудрая, с сияющими глазами и белым персиком в руках, и при этом размышляющая о смерти, Марина мне казалась какой-то "метареальной".

- Смерть - это сомнение жизни, а не опровержение, - продолжала она свои размышления, - а сомнение - это тень набегающая. Как эта тень от облака, что плывет сейчас по горе, под ее темнотой кажется, что все исчезает, но она пробежала, и опять все видно... В созидающей мысли нет смертоносного сомнения. Созидающего человека убить нельзя, можно только разрушить форму и причинить страдания...

- А странно, почему человек не хочет входить в этот мир и не хочет уходить? - спросила я, беря в руки еще один персик.

- Очевидно, здесь и привыкание срабатывает, и вот такие вкусные персики. Еще, я думаю, красота мира. Гора Афон имеет вид неприступной красоты, потому монахи ее облюбовали. Они уходили в красоту и там... оплакивали мир.

- А в "Лас-Вегасе" обсмеивают, - сказала я, имея в виду развлекательную часть Ханиоти, которую мы с Мариной так прозвали. - Судя по нашей экскурсии, монашеские проблемы уже никого не колышут. Все смотрят на это как на своеобразный заповедник.

- Да, это так. И оплакивание, и обсмеивание нерезультативно, если не вмешивается духовный смысл, если это не

270

развитие, потому что внешнее - это скорлупа, форма. И в монастыри могли уходить какие-нибудь кровопийцы или просто слабые люди, чтобы водить свои хороводы. Им это помогает уйти, но не жить. И если в Древней Греции была поэтизация жизни человека, то в христианстве - отсечение жизни, - сказала Марина, и мне показалось, что в ней самой каким-то таинственным образом переплелись эллинизм и христианство, давая что-то совершенно новое - "блеск духовных сил в гармонии телесной".

Морской ветерок ласково играл ее золотистыми кудряшками, рождая золотые мечты. Мы лежали на пляже "Аристотель" и под тихий плеск набегавших на берег волн вели вполне соответствующий названию пляжа разговор.

- А ты видела, что издали вершина горы сливается с небом и кажется, что нет грани? - спросила я Марину.

- Если бы люди точно знали, что там, за гранью, на земле бы никого не осталось, - ответила Марина.

Казалось, она думала о чем-то своем, ее глаза были в какой-то небесной глубине. Пытаясь вернуть ее к себе, я показала найденную раковину со следом моллюска в виде креста. Марина улыбнулась и сказала:

- Это след моего первого воплощения на Земле. Я засмеялась и поддержала ее шутку:

- А что, ничего, хорошенькая была.

- Да, симпатичная. Но я очень надеюсь, что мое сегодняшнее воплощение - последнее.

- А ты веришь в перерождение? - спросила я уже вполне серьезно. Когда смотришь на морские волны, кажется, что оно есть.

- Я не знаю, как трансформируется энергия. Но вера в перерождение мешает воспринимать жизнь как уникальную. И в то же время человеку явно не хватает времени, чтобы совершить значимые вещи. Сознание у большинства людей - как типовые дачные домики... Волна, бьющаяся о

271

берег - это не скучно, смотри, как здорово. Это тайный ритм движения, идущего от центра. Если бы прибивался новый мусор, было бы скучно. А у человека в основном болтается "мусор" - засоренность психологическими субстанциями.

- Да, действительно, - сказала я, - слушаешь людей и кажется, что они "гоняют" одну и ту же мысль, только в разной упаковке в зависимости от ситуации.

- Человек не отрекается от своих наработок, созданных в детстве и юности, - этим он отказывается от динамики. Поэтому, если хочешь быть рядом с человеком, надо ползти с ним по жизни, подстраиваясь под его ритм... И часто только за пять минут до агонии он совершает волевую подвижку и с этим импульсом уходит в потусторонний мир. Поэтому мне кажется, что вера в перерождение освобождает от сочувствия к человеку и от ответственности.

- Да, человек действительно слаб и ненадежен, - сказала я, глядя на огромную гору.

- Поэтому Христос и не акцентировал на перерождении, чтобы не убить и ту хрупкую устремленность, которая есть в людях. Но в индуизме, где так сильна в это вера, мне очень нравится, что людей сжигают. Я бы очень хотела, чтобы меня сожгли, а пепел развеяли бы над морем, все равно над каким, но над морем. Не хочу, чтобы меня засыпали землей работники кладбища - эти пьяные ангелы смерти... Обещай, что ты это сделаешь.

- Что у тебя за мысли сегодня! - стала я слегка возмущаться, - и потом я старше, я умру раньше.

- Нет, я раньше, - тихо произнесла Марина.

- Ну все, пойдем куда-нибудь перекусим, становится очень жарко, сказала я, поднимаясь с белого песка, - наверно, мысли о Николае производят в тебе такое на- строение. (Николай - это художник из Благовещенска, с которым Марина познакомилась, когда с группой психологов

272

участвовала в предвыборной кампании в Амурском крае.) Он обязательно тебе напишет, вот увидишь. Приедем в Москву, и тебя будет ждать письмо, полное любви и нежности.

Солнца становилось слишком много, и мы с пляжа пошли в уютный крошечный ресторанчик, заказали греческое блюдо "Рулет из фигового листа" (это типа наших голубцов, только вместо капустных используют виноградные маринованные листья). На десерт у нас был кофе и "турецкий мед" - это такое засахаренное лакомство, напоминающее лукум, - "сладкий" след Османской империи.

Когда мы пришли к "Герасиму", бог Солнца Гелиос уже начал клониться к водам бога Океана, чтобы сесть в свой золотой челн и плыть на запад, - так об этом явлении говорит мифология. Дневной мир постепенно превращался в благоуханный вечер, когда нас на автобусе привезли в отель "Дафна". При входе на территорию отеля рос столетний дуб, мы с Мариной называли его "жилищем дриады" - нимфы, которая рождается и умирает вместе с деревом. Когда мы шли мимо, легкий шелест листьев был совершенно удивительньм, - наверно, дриада находилась в листве.

В этот вечер хозяин отеля устраивал "барбекю" - ужин с печеным мясом и греческой народной музыкой - древней музыкой струн, наподобие сельских празднеств Дионисий. По мере приближения к ресторану все более ощущалась Эпикурова воля, запах цветов и трав смешивался с пряным запахом печеного мяса, табачного дыма и парфюма. От немцев, которых было большинство в отеле, пахло особо сильно, казалось, что у них какой-то культ чистоты, будто они не просто соблюдают гигиену, а все дезинфицируют. За столиками вокруг голубого подсвеченного бассейна, залитые сиреневым светом заходящего солнца, сидели загорелые люди, одетые в основном во все белое, пили коктейли, пиво, вино, курили сигары.