Об этом случае мне расскажет сама Люси. Спустя два года. Я буду жить одну неделю в Париже у своих друзей и встречу ее там. Случайная встреча. Мы зададим друг другу сотни вопросов и поймем, что прошлое навсегда проглочено временем. Я буду спрашивать ее о судьбе о судьбе остальных участников того вечера собравшихся в нашей комнате, но их судьба будет утеряна. Навсегда. Время безжалостно выкинет из истории моей эпохи, той в которую я живу и в истории которой я непосредственно участвую. Мы тогда сидели с ней в кафе на Трокадеро. Она пила кофе и ела клубничное мороженное. Я просто пил кофе. Я рассматривал ее рыжие волосы и тонкие черты лица в солнечном свете, который лился на нас из огромного вымытого окна кафе. Она рассказывала мне о себе, но я не слушал ее, я любовался нею. И вспоминал тот вечер в нашей комнате, когда мы сидели вместе, курили джойнт и пили пиво. И во мне снова зарождалось то чувство страсти, которое я чувствовал тогда, два года назад. Изменились декорации. Вместе дождливого Лондона, солнечный Париж, вместо комнаты в общаге уютное кафе, вместо пива и драгс кофе и мороженное. Еще не стало Пьера, который тогда меня сдерживал. Меня в тот день в Париже вообще ничего не сдерживало. Меня никто не ждал в Киеве. Но, почему-то я не сделал шаг вперед. Наверное, побоялся. Может, не хотел воскрешать прошлое и возрождать мертвых. Она написала мне на листике бумаги свой телефон (я не помнил номере телефона квартиры своих парижских друзей). Я пообещал ей позвонить. Мы вышли из кафе. Я поцеловал ее в щечку и пошел вниз по Трокадеро, она пошла вверх. Я свернул за угол. Остановился, оглянулся и выкинул листок с ее телефоном в мусорный бак. Я решил порвать с прошлым навсегда. Даже не знаю почему. А через четыре дня я уже вылетал обратно в Киев.
Мы стали курить джойнт, пуская его по кругу: Пол — Мик — Пьер — Ричардсоны — Я — Люси (я вздрагивал когда касался ее нежных пальчиков) — Майк.
Пили пиво прямо из бутылок.
Сначала разговор протекал в мутном русле, в котором он протекает и всегда: футбол, учеба, кто и когда напился.
Я сам начал нужный ИМ разговор:
— Пол, я не вижу у тебя на полке Майн Кампф.
— Дима, его не видишь не ты один. Будь он там, меня бы исключили.
— У вас запрещен пассивный фашизм? Я имею в виду, а как же демократия и свобода мысли? Если я люблю фашизм, так что тут плохого? Я же не хожу по городу и не луплю нигеров?
— В вашей стране разрешен пассивный фашизм? — вмешивается Люси.
— В нашей стране разрешено все.
— Ты идеализируешь свою страну? Почему же ты ее так не любишь?
— Я люблю свою страну, но не люблю то поколение, которое плодиться на моей земле последние 350 лет. Со времен Свободной Казацкой Республики в моей стране не существует понятия свободы и чести.
— У нас нельзя быть даже пассивным фашистом. Слышал, в Германии запретили ВН?
Я молча пью свое пиво и думаю о том, как же это ужасно, что в Германии запретили ВН.
— Дима, как ты относишься к глобализации мировой экономики.
— Спросите меня что-то проще, О'К гайс? Я считаю, что каждый должен получать деньги за то, что он делает. Если человек способен, пускай он пишет музыку и книги, ему надо запрещать физический труд. Если нет — пускай пиздует на завод.
— Как ты собираешься определять кто способен, а кто нет.
— Это определит судьба и признают в будущем потомки.
Пол встал, подошел к двери и закрыл ее.
— Дима, я видел, что ты взял в библиотеке «Записки Ленина. Цюрих.»
— И что? Я как раз хотел попросить тебя дать прочесть «Капитал», за пивом в родном Киеве как-то не успел.
Люси посмотрела мне в глаза.
— Дима, мы знаем, что ты еще не состоишь не в одном из академических обществ.
— Ты хочешь предложить мне заняться байдарочным спортом.
У меня уже был классный приход, и я расхохотался.
— Нет, просто МЫ предлагаем вступить тебе в «White Bird».
— Это что, кружок для зоофилом или для любителей природы? Знайте, я ни к одним из них не отношусь. Я бы с удовольствием поджарил последнюю панду и употребил бы ее с «Каберне».
— Я не шучу. Это наша организация, среди студентов этой fucking академии. Организация антиглобалистов.
Я присвистнул и взял из ящика еще одну — четвертую — бутылочку пива.
— По правде говоря, я сам не люблю яппи, буржуа и всякую прочую хуйню, которая при помощи правительства кодирует нам мозги и использует наш труд. Вообще, любое использование труда — дерьмо. Мой батя, еще в бытность СССР работал несколько лет на шахте, вырабатывал в месяц угля на 70 кусков тогдашних денег, а получал только 700, один процент бля! Так это было при Великом и Справедливом, сейчас же весь кал еще хуже, бля.
— Ты мыслишь верно, потому мы тебе и предлагаем вступать в «White Bird», члены которого сейчас находятся с тобой в одной комнате. — Люси улыбнулась.
— И что мы будем делать? Пиздить пузатых мажоров на Оксфорд-стрит?
— Ну, мы проводим спланированные акции, никакой анархии. Через две недели собираемся устроить пикет возле одного из офисов «SONY».
— А мы будем кого-то пиздить?
— Мы? Ты уже с нами?
— А почему бы и нет!
— Дима, а ты чем занимался, когда жил в Киеве?
— Пил пиво и водку, курил план, жрал Е и бегал по девочкам.
— А если серьезно? Ты состоял в каких-то партиях? Писал что-то?
— Нигде не состоял, так как считал себя поэтом.
— Поэтом? Прочитай нам что-то, — попросила Люси. Все дружно замотали головами.
— Да ну, вам такое не понравится, тем более мой английский, — я засмущался.
— Постарайся, Дима, — Люси мне посмотрела в глаза и я сдался.
Интересно, как много она сломила людей своим взглядом?
Я напрягся, перерывая свой английский запас.
Воцарила тишина.
— Я же говорил, что вам не понравиться, — разозлился я.
— Почему же не понравится, просто странно немного, — сказала Люси тихо, — а ну прочитай еще что-то, пожайлуста.
Я решил им прочитать сразу что-то безбашенное. Провел глазами по их сосредоточенным лицам. Интересно, чтобы они сказали, если бы узнали, что я писал такие стихи в алкогольном угаре?
