Королева Моргиас безошибочно чувствовала настроение королевы Гвенхивар, умело скрывая удовлетворение от того, что задуманная еще покойным мужем Лотом интрига уже почти не нуждается в дополнительных усилиях. В отличие от тихой и незаметной Гвенхивар первой, дочери Леодегранса, которой приходилось давать соответствующее зелье, лоно этой королевы было мертво само по себе. Моргиас всячески старалась отвести и без того ослепленный ненавистью взгляд королевы от сыновей Лота — ее гаранта на будущее… С лицемерным сожалением она признавала, что-де Гавейн слишком горяч, Гаррет — юн и наивен, близнецы и вовсе не стоят упоминания — и тут Мордрет даст им сто очков вперед… Еще бы, сын Артура!
— Незаконный, — поправляли ее.
— Ну-у… — тут же кто-нибудь многозначительно морщился.
Гвенхивар делала вид, что не замечает слухов, но у нее обидно портился цвет лица.
Мордрет становился все старше, ненависть королевы — сильнее, и не оставляла уже места ни для кого иного. И когда во всеобщей свалке мелькнуло такое похожее на Моргиан лицо, она кричала в исступлении:
— Взять! Взять! — ее ненависть наконец-то нашла выход.
Так же, как позже она кричала мужу:
— Это он! Он! Ваш сын! Это его рук дело! Он хотел опозорить меня! Он сам меня домогался!
И видела — Артур ей не верит…
Но у Ланселота, такого немыслимо благородного, — не было причин сомневаться в своей даме сердца. И Артур, не поверивший жене, — поверил ее любовнику…
Монастырь был маленьким, тихим и невзрачным. Монахи, люди искренние, добрые, но невежественные, изо всех сил пытались помочь Мордрету. Могриан благодарила всех известных ей богов, что им не удалось применить свои умения в полной мере, иначе вряд ли она застала бы сына в живых.
Артур в самом деле не тронул сестру. Артур и Уриенс — два короля, двое мужчин, — поняли друг друга… И приняли решение, которое помогло им избежать возможного конфликта и не нарушить политический союз…
Усланная в отдаленный замок в Корнуолле, Моргиан жила почти в заточении и как не тяжка была неизвестность и забвение, она лишь изредка позволяла себе достать гадальную чашу, что бы увидеть происходящее в Каэр Меллоте. Этого было слишком мало, что бы она могла понять, могла знать и судить, что происходит… Но к чему?
Справившись с горем и вновь обретя способность мыслить, Моргиан была потрясена поступком сына. Он бросился под меч Артура, защищая ее, и она сочла, что имеет право надеяться на примирение с ним… Как оказалось, зря!
Пять лет изгнания память упорно приводила, как тогда, находясь под арестом в своих покоях она ждала его, желая наконец объясниться, уверенная, что он поймет, простит… Долго ждала… Оправдывая тем, что его не пускают. Но Мордрет не появился и позже, и не простился с ней перед отъездом в назначенную Артуром ссылку. Моргиан не получила ответа даже на прямую просьбу о встрече…
Она уверилась, что сын не просто безразличен к ней, но ненавидит ее, и не могла не признать, что дала ему много поводов. Ей оставалось лишь влачить свое пустое существование, — жизнь ее была разбита так же, как и сердце…
Единственное, что еще волновало Моргиан — было пророчество Мерлина. Она ждала беды, поскольку знала, что сама заложила для нее основу…
Беда пришла. Разбуженная ночью ледяной рукой, сжавшей сердце, и едва заглянув в чашу, Моргиан с такой поспешностью собралась и покинула замок, что ее не то что не успели остановить, но даже не успели понять в чем дело.
Она промчалась отделяющие ее от умирающего сына мили с такой скоростью, что рассказы ее вынужденного эскорта о том, что фея Моргана улетела от них по воздуху, не выглядели сказкой.
Рана гноилась, Мордрет метался в жару — ему достался хороший удар. В этом приблуде, — а кто-нибудь знает, где находится Бенвик? — Ланселоту не откажешь, он умеет не только баб портить…
Неся у ложа сына бессменную вахту, Моргиан жалела, что и впрямь не обладает такими способностями, как ей приписывают: она бы точно воспользовалась ими, что бы снести одну хорошенькую головку и еще несколько не в меру ретивых, решивших поймать королеву на горячем.
Возможно, убеждала себя Моргиан, их ничего не связывает, кроме крови в жилах, возможно, он ненавидит и презирает ее, но она не могла позволить ему умереть, если была в силах что-то сделать…
Как же она боялась того момента, когда он очнется! Моргиан измучила себя гадая, что он скажет ей после стольких лет молчания. А правда оказалась проще и страшнее…
Мордрет был просто потрясен, увидев рядом с собой эту женщину — ту, которую он меньше всего мог ожидать…
За прошедшие годы она не то чтобы постарела, но как бы поблекла. А на лице застыли усталость и тревога… А еще она плакала. Сейчас, пока никто не видит — тихо, молча, без криков, как тогда, над телом Акколона. Просто слезы сами текли по щекам, но вот Моргиан спохватилась, промокнула их пальцами и поднялась — Мордрет ощутил у себя на лбу ее ладонь, потом губы…
— Хорошо, хоть жар спал… — пробормотала Моргиан.
Он вспомнил: он в монастыре, куда его отвез Гавейн, после свалки в опочивальне королевы. Он ранен, и ранен серьезно…
И с изумлением он понял, что она все время была с ним, выхаживала его! Не важно, как она узнала о случившемся и как нашла его — она приехала… Сколько раз — давно, еще в детстве, — он мечтал о чем-то подобном, а сейчас просто не смел, не умел верить даже собственным глазам.
— Матушка? — выдохнул он, снова устремляя взгляд на проверяющую питье женщину.
— Слава тебе, Керидвенн! — облегчение ее было почти осязаемым.
Моргиан как-то жалко улыбнулась ему, и тоска в ее глазах — одинаковых у них обоих — была такая, что Мордрет начал подниматься…
И повалился обратно, задохнувшись от боли, вызванной неловким движением.
— Мордрет! — она тут же оказалась еще ближе, рассеяно приговаривая, — Потерпи, сынок… Я сейчас! Потерпи…
Мордрет лежал, прислушиваясь к осторожным прикосновениям, и ему хотелось смеяться и плакать одновременно.
Моргиан получила ответ сразу на все свои вопросы, даже те, которые не решалась задать и себе. Ни презрения, ни ненависти не было в глазах ее сына, но каким же горьким стало отразившееся в них удивление!
Так очевидно было, что он не ждал не только ее появления, но и вообще участия к нему, и в первое мгновение — от слабости ли, от изумления — не смог скрыть, как тронут. Осознание пришло в один миг, и Моргиан готова была биться и выть подобно зверю, оплакивая самую большую свою ошибку.
Да, она помнила его открытым веселым ребенком. Да, для нее прошло лишь несколько месяцев. Оставив Моргиас пятилетнего малыша, она не была готова встретиться с недоверчивым юношей, слишком гордым, что бы просить о том, в чем ему отказывали, как бы страстно он того не желал…
Мордрет… как и все, она судила поверхностно о нем, и не подозревая что он способен на глубокое и преданное чувство, забывая что именно такие сильные сердца, порой оказываются самыми уязвимыми для несчастий. Лелея свою боль, — она была уверена, что он равнодушен… Упущенные возможности, драгоценные минуты накапливались и нарастали скатывающимся с горы комом. И едва не погребли их…
Едва?!
Обняв древесный ствол, Моргиан рыдала в монастырском саду, вжимаясь лбом в яблоневую кору: неужели же должна была пролиться его кровь, что бы она наконец поняла как ошибалась в нем?! Мой бедный мальчик, сможешь ли ты простить меня?! О матерь Керидвенн! Одним своим взглядом он сполна расплатился с ней! Мальчик мой, позволишь ли ты теперь хотя бы попытаться отогреть твое сердце?..
Ему стыдно было признаться себе, но присутствие матери, ее забота и ненавязчивое внимание к самым мелким его нуждам — начали тяготить его и раздражать. Мордрет крепился до последнего, но он был не способен еще и сесть самостоятельно!
