— Я соглашусь, тем более что единого мнения в ее отношении у нас, как понимаю, не имеется. — Добавил так же тихо Некруев и уже громче обратился ко мне. — Ксения, подожди в коридоре, пожалуйста.

Я села на скамейку рядом с аудиторией. Слышать, что обо мне будут говорить, не хотелось совершенно. Но удержаться тоже не было сил, да и с моим слухом это сложно.

— Вроде бы мы собирались дать ей последний шанс, с условием, что она будет хорошо учиться и прилично себя вести. — Была возмущена Подбельская. — И что? Она, конечно, стала адекватнее в целом, на занятия ходит и даже что-то делает. Но ведь этого не достаточно! Ни на один вопрос она ответить не может, молчит и глазами хлопает. Работы все начаты, но ни одна не доведена до ума. Курсовая работа, как видим, тоже не готова. О ее поведении все знают, она со всеми однокурсниками переругалась, и не только с ними. Я считаю, нужно ставить вопрос об отчислении!

— Лариса Степановна, а на каком основании вы сейчас предлагаете ее отчислить? — спросила Стеклова. — Отчислять нужно было в сессию, или когда она два месяца не появлялась. А сейчас у нас какие официальные причины?

— Давайте искать варианты, что можно сделать…

— Зачем? Пусть остается до летней сессии. Если работы не сдаст, так не допускайте ее до зачета и все. Не сдаст сессию — отчислим.

— А если сдаст достаточно, что бы на осень остаться? До октября с ней мучиться будем, да еще на практику повезем?

— Прошу прощения, что перебиваю, — не давая Стекловой ответить, встрял Некруев, — но мне кажется, что как руководитель Мягковой, я должен четко обозначить свою позицию. Мы опытные педагоги, прекрасно понимаем, какой огромный пласт знаний и умений Мягковой не был усвоен. И мы понимаем, что этот пласт знаний даже при огромном таланте и старании просто невозможно усвоить за то время, что у нее было после нашего решения.

В таком случае возникает вопрос: почему мы вообще говорим о том, что дали ей возможность продолжить обучение, если это предполагало от нее достижения принципиально недостижимых целей? Я лично для себя это понимаю так: мы должны оценивать результаты Мягковой не с точки зрения их фактической ценности, а с точки зрения прогресса и перспектив. А прогресс, я вас уверяю, значительный и перспективы стать нормальным специалистом у нее вполне есть. Поэтому я категорически против того, что бы сейчас говорить о ее отчислении. Тем более что никаких веских оснований на текущий момент у нас не имеется.

— Да она же ни на один вопрос ответить не может! — в сердцах повторила Лариса Степановна.

— Полностью с вами согласен, у нее с этим большие проблемы, здесь надо работать. — Кивнул Некруев. — Я от себя могу сказать, что стараюсь дать ей возможность отвечать письменно, тогда картина заметно лучше.

— Я тоже со своей стороны хочу добавить. — Послышался голос Топотовой. — У меня к Мягковой особо теплых чувств, как вы знаете, тоже нет. Но я не считаю, что здесь нам следует руководствоваться эмоциональными оценками студента. И я тоже должна отметить, что в последнее время вижу с ее стороны ощутимые положительные сдвиги. Давайте будем последовательны, раз уж мы ее оставили, то, — как верно заметил Виктор Андреевич, — не стоит требовать от нее невозможного.

Еще какое-то время педагоги спорили, но в конечном итоге пришли к мнению, что казнь нужно отложить. Некруев вышел в коридор и поманил меня за собой. Мы направились в лабораторию.

— Тебя решили пока оставить на осень. — Сказал он, сев за свой стол. — Так что спокойно работаем по теме, осенью нормально защитишься.

— Ясно.

— Хорошо. Я сейчас уеду по делам, вернусь вечером. Работай над разделом, как приеду — посмотрю.

Некруев уехал, работа не пошла. Я нескончаемо долго без толку смотрела в экран, потом плюнула и заварила кофе, дожидаясь руководителя. В лаборатории сегодня вообще никого не было кроме меня, поэтому можно было с комфортом расположиться на диване. Кофе в банке закончился, я достала новую, а старую понесла выбрасывать, по дороге нечаянно разбив. Пришлось брать совок и веник, собирать стекла. Крохотный осколок впился в палец. Не мой сегодня день…

Я вытащила из ранки осколок и задумчиво отправила в ведро. Затем взяла крупный фрагмент и повертела в руках. Задрала рукав свитера и медленно провела острым концом по коже, наблюдая, как выступают капельки крови. Казалось, выступает не кровь, а скопившееся внутри напряжение. Дверь хлопнула, и я торопливо сунула осколок в карман, одновременно натягивая рукав — не хочу еще и по этому поводу объясняться. Как все достало…

— Ну как дела? — спросил Некруев.

— Никак.

— Не идет? Давай вместе посмотрим.

— Можно… завтра? Я устала.

— Конечно. Если устала, нужно отдохнуть. Хорошо, что сама сказала. Иди домой.

— Здесь нельзя посидеть?

— В интернете, что ли?

— Да нет… Просто посидеть.

— Почему нет, оставайся.

Я заварила себе еще кофе и уселась в подсобке. Последние двое суток были почти сплошным кошмаром, мне очень хорошо сейчас было просто сидеть и пить кофе. Не слышать стонов умирающих и не видеть слез их родных. Не мечтать провалиться под землю от стыда в институте. Просто тихо сидеть и пить кофе.

Послышался звук открывающейся двери, женский и детский голоса: «Привет, любимый!», «Папа!!!». Я выглянула, на шее Виктора Андреевича радостно висел мальчик лет трех. Рядом с ним стояла молодая улыбающаяся женщина.

— Там такие пробки, мы еле добрались до тебя из поликлиники! — говорила она Некруеву.

— Почему сразу домой не поехали?

— Захотелось с тобой. И Олежка закапризничал «папа, папа». Вот мы и решили сначала к тебе, а потом все вместе домой.

— Понятно, — улыбнулся он. — Как прививка, сильно плакали?

— Почти не плакали, только немножко похныкали. С медсестрой в этот раз повезло.

Ребенок в этот момент повернулся ко мне, показал пальцем и довольно отчетливо сообщил:

— Тетя! — его родители обратили на меня внимание.

— А! Ксения, знакомься, это моя жена, Ольга Валерьевна. Оля, это моя лаборантка Ксения Мягкова и по совместительству моя курсовичка.

Некруева дружелюбно мне улыбнулась.

— Здравствуйте, очень приятно.

— Здравствуйте… — Пробормотала, я немного растерявшись.

— Ну что, сейчас сбегаю за кое-какими документами и поедем домой? Минут двадцать, хорошо? — Некруев вышел.

Его жена терпеливо объясняла сыну, что пробирки детям не игрушка. В какой-то момент она подняла на меня глаза.

— Ксюша, верно? Вы не могли бы за Олежкой минут десять приглядеть? Я хочу за бутылкой воды спуститься в кафетерий, у нас закончилась. Боюсь, пока домой доедем, пить захочет и раскапризничается.

— Да… но… я не уверена, что справлюсь.

— Просто посмотрите, что бы до пробирок не добрался, ну и не съел ничего неподходящего. На руки он не пойдет к незнакомому, но должен послушаться. В крайнем случае, просто отбирайте запрещенные предметы, поплачет и успокоится. Сейчас уже и Виктор должен подойти. Можете? Если не сложно.

— Хорошо, я постараюсь.

— Спасибо огромное, я быстро! — она достала кошелек и торопливо побежала в кафетерий.

Олег смерил меня оценивающим взглядом, определил как существо неопасное и нацелился на пробирки.

— Нельзя, — ноль эмоций, карабкается на стул.

— Нельзя! — я попыталась добавить нажима в голос, но безрезультатно.

Ребенок перебрался на стол, цепкие пальчики протянулись к ближайшей подставке с пустыми пробирками. Я вздохнула, подхватила юного исследователя и перенесла на диван. Он старательно заплакал, следя за моей реакцией.

— Хитрый поросенок, но тетю смерть не проведешь. — Покачала я головой.

Олег пару раз еще всхлипнул, затем моментально успокоился и сполз с дивана. Поглядывая на меня, он направился в сторону вожделенной цели. Последовал второй эпизод депортации со стола на диван. В этот раз плакать он не стал, а побежал к столу со всей скоростью, на которую был способен, видимо, надеясь меня опередить.