– Я буду рыцарем! Рыцарям прясть незачем!
– Очень жаль, – хмуро встряла Бет. – Небось не изводили бы столько плащей да туник, кабы знали, сколько труда стоит их сделать!
– И однако же, если верить легенде, был на свете один рыцарь, которому прясть приходилось, – промолвила Моргейна, протягивая малышу руки. – Иди-ка сюда. Нет-нет, Гарет, садись-ка лучше на скамью, ты ныне и впрямь слишком тяжел, и на коленях, точно младенца грудного, я тебя не удержу. Так вот: в стародавние времена, еще до прихода римлян, жил один рыцарь по имени Ахилл, и лежало на нем проклятие: старуха-колдунья предсказала как-то его матери, что он погибнет в бою, так что мать нарядила сына в юбку и спрятала среди женщин, и пришлось ему выучиться ткать и прясть и перенять все прочие умения, подобающие юной деве.
– А погиб ли он в битве?
– Еще как погиб! Когда осадили город Трою, всех рыцарей и воинов созвали к ее стенам, и Ахилл отправился на войну вместе с прочими и оказался лучшим из рыцарей. Еще рассказывают, что ему предложили выбор: либо он благополучно доживет до седых волос и умрет стариком в собственной постели и все о нем позабудут, либо жизнь его будет коротка и погибнет он молодым, в расцвете славы; и Ахилл предпочел славу; так о нем и по сей день повествуют сказания. Он сразился с одним троянским рыцарем по имени Гектор – Экторий по-нашему…
– С тем самым сэром Экторием, что воспитал короля нашего Артура? – изумленно уточнил мальчуган.
– Конечно же, нет; ведь это все случилось много сотен лет назад; но, может статься, то был один из его предков.
– Когда я отправлюсь ко двору и стану одним из Артуровых соратников, я буду первым воином в бою и возьму все награды на ристалище, – объявил Гарет. Глаза его размерами напоминали блюдца. – А что сталось с Ахиллом?
– Не помню… эту легенду я слышала очень давно, еще при дворе Утера, – отозвалась Моргейна, потирая ладонями спину, как если бы у нее болело и там.
– Моргейна, а расскажи мне про Артуровых рыцарей. Ты ведь Ланселета своими глазами видела, правда? Я тоже видел – на коронации. А он драконов убивал? Моргейна, ну, расскажи…
– Не досаждай ей, Гарет; Моргейне нездоровится, – одернула мальчика Моргауза. – Ну-ка, беги на кухню; глядишь, там для тебя лепешка найдется.
Малыш недовольно надулся, однако достал из складок туники своего деревянного рыцаря и побрел прочь, вполголоса с ним беседуя:
– Итак, сэр Ланселет, отправимся-ка мы в путь и перебьем-ка мы в Озере всех драконов до единого…
– Этот только о войне и битвах толкует, – досадливо проговорила Моргауза, – да еще о своем ненаглядном Ланселете: будто мало мне, что Гавейн уехал на войну вместе с Артуром! Надеюсь, когда Гарет повзрослеет, в земле воцарится мир!
– Да, мир воцарится, – отрешенно промолвила Моргейна, – да только это все равно, потому что он погибнет от руки лучшего друга…
– Что? – воскликнула Моргауза, глядя на нее во все глаза, но отсутствующий взгляд молодой женщины ровным счетом ничего не выражал. Моргейна мягко встряхнула собеседницу за плечи:
– Моргейна! Моргейна, тебе недужится?
Моргейна заморгала, покачала головой:
– Прости… что ты сказала?
– Что я сказала? Скорее, что такое ты сказала мне! – подступилась было к гостье Моргауза, но в глазах молодой женщины отражалось такое неизбывное горе, что по коже Лотовой супруги пробежали мурашки. Она погладила гостью по руке, списав мрачные речи на бред и беспамятство. – Ты, похоже, просто-напросто задремала с открытыми глазами. – Моргаузе очень не хотелось верить в то, что, возможно, на краткий миг к Моргейне пришло Зрение. – Нельзя так себя изводить, Моргейна; ты почти не ешь и не спишь вовсе…
– От еды меня тошнит, – вздохнула молодая женщина. – Ох, будь сейчас лето, я бы не отказалась от фруктов… прошлой ночью мне снилось, что я ем яблоки Авалона… – Голос ее дрогнул, Моргейна опустила голову так, чтобы Моргауза не заметила повисших на ресницах слез, стиснула руки и сдержала непрошеные рыдания.
– Всем нам опротивели соленая рыба и копченая свинина, – отозвалась Моргауза, – но если Лоту повезло на охоте, надо бы тебе подкрепиться свежим мясом… – «На Авалоне Моргейну научили не обращать внимания на голод, жажду и усталость, – подумала про себя хозяйка замка, – и теперь, когда она на сносях и могла бы дать себе послабление, она словно гордится, терпя лишения и ни словом не жалуясь».
– Ты – обученная жрица, Моргейна, и к воздержанию тебе не привыкать, но ребенку твоему голод и жажду выносить трудно, и сама ты слишком исхудала…
– Не насмехайся надо мной! – яростно отозвалась Моргейна, указывая на свой огромный, выпяченный живот.
– Но руки и лицо у тебя – просто кожа да кости, – промолвила молодая женщина. – Нельзя тебе морить себя голодом; ты носишь дитя, хоть о нем бы подумала!
– Я задумаюсь о его благополучии, когда он задумается о моем! – отпарировала Моргейна, резко вставая, но Моргауза, завладев ее руками, заставила ее вновь опуститься на скамью. – Милая девочка, уж я-то знаю, каково тебе приходится; я же четверых родила, ты разве забыла? Эти последние несколько дней хуже, чем все долгие месяцы, вместе взятые!
– И ведь не хватило же у меня ума избавиться от него, пока еще было время!
Моргауза открыла было рот, намереваясь одернуть собеседницу, но лишь вздохнула и промолвила:
– Поздно судить да рядить, как следовало поступить и как не следовало; еще дней десять – и все завершится. – Моргауза извлекла из складок туники свой собственный гребень и принялась расплетать спутанную косу гостьи.
– Полно, оставь, – досадливо бросила Моргейна, отстраняясь. – Завтра я сама все сделаю. Уж больно я устала, чтобы об этом задумываться. Но если тебе опротивело иметь перед глазами этакую растрепу, так ладно, давай сюда гребень!
– Сиди спокойно, леннаван, деточка, – промолвила Моргауза. – Помнишь, когда ты была совсем маленькой, ты, бывало, звала меня, чтобы я тебя расчесала, потому что твоя няня, – как бишь ее звали?… А, помню: Гвеннис, вот как, – она тебе все волосы выдирала, и ты говаривала: «Пусть лучше тетя Моргауза меня причешет». – Моргауза осторожно распутала колтуны, пропуская сквозь гребень прядь за прядью, и ласково потрепала Моргейну по руке: – У тебя чудесные волосы.
