Зазвонил колокол, и к Гвенвифар приблизилась настоятельница. Кланяться она не стала – не она ли сказала однажды, что мирская власть в этих стенах – ничто? – однако весьма учтиво склонила голову – в конце концов, Гвенвифар – Верховная королева, ни много ни мало, – и промолвила:

– Ты ведь погостишь у нас, госпожа моя? Оставайся сколь желаешь долго: для нас сие – великая честь.

«Ох, кабы я только могла остаться! Здесь так покойно и мирно…»

–  Не могу, – с явным сожалением промолвила Гвенвифар. – Мне необходимо возвратиться в Каэрлеон.

«Нужно без промедления сообщить Артуру добрую весть, весть о сыне…»

–  Верховному королю должно узнать о… о смерти его матери, – промолвила Гвенвифар. И тут же, понимая, чего жаждет услышать собеседница, поспешно добавила: – Будь уверена, я непременно расскажу ему, как заботливо вы за нею ухаживали. В последние дни жизни она ни в чем не испытывала нужды.

– Нам то было в удовольствие; все мы любили леди Игрейну, – отозвалась престарелая настоятельница. – Я распоряжусь, чтобы известили твой эскорт; рано поутру отряд готов будет выехать в путь, и пошли вам Господь ясную погоду.

– Завтра? Отчего же не сегодня? – откликнулась Гвенвифар и тут же оборвала себя на полуслове: нет, такая спешка и впрямь покажется оскорбительной. Она и не догадывалась, до чего ей не терпится сообщить новость Артуру, раз и навсегда положить конец молчаливым упрекам по поводу ее бесплодия… Гвенвифар коснулась плеча настоятельницы. – Отныне молитесь за меня денно и нощно, а также и о благополучном появлении на свет сына Верховного короля.

– Неужто, госпожа? – Морщинистое лицо настоятельницы так и расплылось от удовольствия: как же, сама королева удостоила ее своим доверием! – Воистину, мы за тебя помолимся. То-то все сестры порадуются, зная, что мы – первые, кто прочтет молитвы за юного принца!

– Я отправлю в вашу обитель богатые дары…

– Дары Господни и молитвы за золото не купишь, – чопорно отозвалась настоятельница, и все-таки вид у нее был весьма и весьма довольный.

В комнате рядом с покоем Игрейны, где последние несколько ночей спала Гвенвифар, суетилась ее прислужница, укладывая в переметные сумы одежду и прочее добро. Завидев входящую Гвенвифар, женщина подняла взгляд и пробурчала:

– Недостойно то высокого сана Верховной королевы, госпожа, путешествовать с одной лишь служанкой! Все равно что жена какого-нибудь рыцаря, право слово! Надо бы вам взять из обители еще одну, да и даму какую-нибудь в спутницы!

– Так попроси кого-нибудь из послушниц тебе поспособствовать, – отозвалась Гвенвифар. – Но малым числом мы доберемся до места куда быстрее.

– Я тут во дворе слыхала, что на южном побережье саксы высадились, – ворчала служанка. – Вскорости в этой земле и за порог будет ступить страшно, какие уж тут разъезды!

– Не глупи, – оборвала ее Гвенвифар. – Саксы южного побережья связаны договором: они клялись не нарушать мира в землях Верховного короля. Они-то знают, на что способен Артуров легион, в Калидонском лесу они это хорошо усвоили. Думаешь, они не прочь еще раз задать работу воронам? Как бы то ни было, вскорости мы вернемся в Каэрлеон, а в конце лета двор переберется в Камелот, в Летнюю страну – а римляне благополучно удерживали этот форт против всех натисков варваров. И крепость эту так и не взяли. Сэр Кэй уже там: строит огромный зал, способный вместить Артуров Круглый Стол, чтобы всем рыцарям и королям сидеть рядом за трапезой.

Как королева и надеялась, служанка тут же отвлеклась.

– Это ведь неподалеку от твоего прежнего дома, верно, госпожа?

– Да. С вершины Камелота можно поглядеть на воду и на расстоянии полета стрелы различить островное королевство моего отца. В детстве мне даже случилось побывать на том холме, – промолвила Гвенвифар, вспоминая, как, совсем маленькой девочкой, еще до того, как ее отдали в монастырскую школу на Инис Витрин, она поднималась к развалинам древнего римского форта. В ту пору там не было ничего, кроме старой стены, и священник, конечно же, не преминул извлечь из всего этого урок о бренности людской славы…

В ту ночь Гвенвифар приснилось, будто она стоит на вершине Камелота; но берег окутали туманы, так что остров словно плавает в море облаков. А вдалеке различала она высокий Холм Инис Витрин, увенчанный стоячими камнями – притом что Гвенвифар прекрасно знала: священники обрушили стоячие камни почти сто лет назад. И, в силу странной прихоти Зрения, ей вдруг померещилось, что на вершине Холма стоит Моргейна, и насмехается, и хохочет над нею, и коронована она венком, сплетенным из ивняка. А в следующий миг Моргейна оказалась рядом с нею, на Камелоте, и перед ними расстилалась вся Летняя страна, до самого острова Монахов, а внизу виднелся ее собственный старый дом, где правит отец ее, король Леодегранс, и Драконий остров, одетый пеленою тумана. Моргейна же облачена была в невиданные, странные одежды, и венчана высокой двойной короной, и стояла она так, что Гвенвифар ее не вполне различала, просто знала, что она здесь. «Я – Моргейна Волшебница, – промолвила она, – и все эти королевства вручу я тебе как Верховной королеве, если ты падешь ниц и поклонишься мне».

Вздрогнув, Гвенвифар проснулась. В ушах ее еще звучал насмешливый хохот Моргейны. Комната была пуста и безмолвна; вот только служанка громко похрапывала на своем тюфяке на полу. Королева перекрестилась – и вновь легла и попыталась уснуть. Но уже на грани сна и бодрствования ей вдруг померещилось, будто вглядывается она в прозрачную, озаренную лунным светом заводь, однако вместо собственного ее лица в воде отражается бледное лицо Моргейны, и чело ее увенчано жгутами ивняка, вроде как на соломенных куколках в праздник урожая, что до сих пор делают поселяне, – но далека она, так, что не дотянешься. И вновь Гвенвифар села на постели и осенила себя знаком креста – и, немного успокоившись, задремала.

Разбудили ее слишком скоро; но, в конце концов, не кто иной, как она сама, упорно настаивала, чтобы выехать на заре. Одеваясь в свете светильника, Гвенвифар слышала, как по крыше барабанит дождь; однако, если в здешних краях пережидать непогоду, так они тут на целый год застрянут. Королева чувствовала себя подавленной, ее подташнивало, но теперь-то она знала причину – и украдкой погладила себя по пока еще плоскому животу, словно убеждаясь, что это – правда. Есть ей не хотелось, однако она послушно пожевала хлеба и холодного мяса… путь впереди неблизкий. А если под дождем ехать – удовольствие невеликое, то, по крайней мере, можно надеяться на то, что и саксы, и прочие грабители тоже носа за двери не высунут.