Кевин вернулся в Камелот накануне Пятидесятницы. Целый день к Камелоту тек людской поток; народу было больше, чем на весенней и осенней ярмарках, вместе взятых. Надвигающийся праздник обещал стать самым грандиозным изо всех, какие только проводились в здешних краях. Моргейна встретила Кевина поцелуем и объятьями, отчего глаза арфиста засияли, и провела в покои для гостей. Там она забрала у него плащ и дорожную обувь, отослала вещи с одним из мальчишек, дабы их вычистили, и принесла ленты – украсить арфу.

– О, Моя Леди будет нарядной, как сама королева! – рассмеялся Кевин. – Так ты не держишь зла на свою единственную соперницу, Моргейна, любовь моя?

Он никогда прежде не называл ее так. Моргейна подошла и обняла его за талию.

– Я скучал по тебе, – тихо произнес Кевин и на миг прижался лицом к ее груди.

– И я по тебе скучала, милый, – отозвалась она, – и ночью, когда все отправятся отдыхать, я тебе это докажу… Как ты думаешь, почему я устроила так, чтобы эти покои достались тебе одному, когда даже самые прославленные из соратников Артура разместились по четверо в комнате, а некоторые даже по двое на одной кровати?

– Я думал, так получилось потому, что ко мне просто не пришлось никого подселять, – отозвался Кевин.

– И так, несомненно, и надлежало бы сделать, из уважения к Авалону, – сказала Моргейна, – хотя даже Талиесину приходится делить свои покои с епископом…

– Не могу одобрить его вкус, – хмыкнул Кевин. – Я бы скорее предпочел поселиться в конюшне, вместе с другими ослами!

– Я поступила так потому, что Мерлину Британии подобает иметь личные покои, пусть даже они не больше ослиного стойла, – сказала Моргейна. – Но все же они достаточно велики, чтоб вместить тебя, и Твою Леди, и, – она улыбнулась и многозначительно взглянула на кровать, – и меня.

– Ты всегда будешь желанной гостьей, а если вдруг Моя Леди вздумает ревновать, я поверну ее лицом к стене.

Кевин поцеловал Моргейну и на миг прижал ее к себе со всей силой своих жилистых рук. Затем, отпустив ее, произнес:

– У меня для тебя новость: я отвез твоего сына на Авалон. Он уже большой парнишка, и смышленый, и отчасти унаследовал твои музыкальные способности.

– Он снился мне, – сказала Моргейна. – И во сне он играл на дудке – как Гавейн.

– Значит, твой сон был истинным, – отозвался Кевин. – Мальчик мне понравился. И он обладает Зрением. На Авалоне его выучат на друида.

– А потом?

– Потом? Ах, милая моя, – сказал Кевин, – все пойдет так, как суждено. Но я не сомневаюсь, что он станет бардом и на редкость мудрым человеком. Ты можешь не бояться за него, пока он на Авалоне. – Он нежно коснулся плеча Моргейны. – У него твои глаза.

Моргейне хотелось побольше расспросить его о мальчике, но она заговорила о другом.

– Празднество начнется только завтра, – сказала она, – но сегодня вечером ближайшие друзья и соратники Артура приглашены к нему на обед. Гарета завтра должны посвятить в рыцари, и Артур, который любит Гавейна как брата, оказал Гарету честь и пригласил его на семейный праздник.

– Гарет – достойный рыцарь, – отозвался Кевин, – и я рад, что ему оказали такую честь. Я не питаю особой любви к королеве Моргаузе, но ее сыновья – хорошие люди и верные друзья Артура.

Праздник был семейный, однако и близких родичей у Артура было немало: в канун Пятидесятницы за столом Артура сидели Гвенвифар, и ее родственница Элейна, и отец Элейны, король Пелинор, и ее брат, Ламорак; Талиесин и Ланселет, и третий из единоутробных братьев Ланселета, – Балан, сын Владычицы Озера, – и Боре с Лионелем, сыновья Бана, владыки Малой Британии. И Гарет был там, и Гавейн, как всегда, стоял за креслом Артура. Когда они вошли в зал, Артур попытался уговорить его сесть за стол:

– Садись сегодня вечером рядом с нами, Гавейн, – ты мой родич и законный король Оркнеев, и не подобает тебе как слуге стоять у меня за спиной!

– Я горд тем, что могу стоять здесь и прислуживать моему лорду и королю, сэр, – упрямо отозвался Гавейн, и Артур склонил голову.

– Из-за тебя я чувствую себя каким-то императором древности, – пожаловался он. – Неужели меня нужно охранять денно и нощно, даже в собственном моем замке?

– Величием своего трона ты равен этим императорам или даже превосходишь их, – стоял на своем Гавейн. Артур рассмеялся и развел руками.

– Что ж, я ни в чем не могу отказать моим соратникам.

– Так значит, – вполголоса сказал Кевин Моргейне – они сидели рядом, – тут нет ни заносчивости, ни высокомерия, а одно лишь желание порадовать соратников…

– Я думаю, это и вправду так, – так же тихо ответила Моргейна. – Мне кажется, что больше всего он любит сидеть у себя в чертогах и смотреть на мирную жизнь, ради которой он так много трудился. При всех его недостатках, Артур и вправду любит законность и порядок.

Некоторое время спустя Артур жестом призвал всех к молчанию и подозвал к себе юного Гарета.

– Сегодняшнюю ночь ты проведешь в церкви, в молитвах и бдении, – сказал он, – а завтра утром, перед обедней, любой кого ты изберешь, посвятит тебя в Соратники. Несмотря на молодость, ты служил мне верно и преданно. Если хочешь, я сам посвящу тебя в рыцари, но я пойму, если ты захочешь, чтобы эту честь тебе оказал твой брат.

Гарет был облачен в белую тунику; волосы золотым ореолом окружали лицо юноши. Он выглядел, словно дитя – дитя шести футов ростом, с плечами как у молодого быка. На щеках Гарета золотился мягкий пушок, столь красивый, что его жаль было брить. Он пробормотал, слегка заикаясь от юношеского пыла:

– Сэр, я прошу прощения… мне не хотелось бы оскорбить ни тебя, ни моего брата, но я… если можно… мой лорд и мой король… можно – в рыцари меня посвятит Ланселет?

Артур улыбнулся.

– Ну что ж, если Ланселет согласен, я возражать не стану.

Моргейне вспомнилось, как малыш Гарет играл с деревянным рыцарем, которого она для него смастерила, и величал его Ланселетом. Интересно, многим ли людям удается увидеть свои детские мечты воплощенными?

– Я почту это за честь, кузен, – торжественно произнес Ланселет, и лицо Гарета озарилось радостью. Но затем Ланселет повернулся к Гавейну и добавил: – Но только если ты дашь мне дозволение, кузен. Ты заменяешь этому юноше отца, и я не хочу присваивать твое право…