– Артур часто размышлял над тем, как его посвящали в короли – там, на Драконьем острове, – сказал Ланселет. – И как-то раз он сказал, что у римлян, с их множеством богов, и у языческих народов древности имелись схожие обычаи. Когда человек принимал на себя некое великое обязательство, он делал это с молитвой, обратившись мыслями к великому значению этого деяния. Потому он посоветовался со священниками, и они придумали этот ритуал. Если к соратникам присоединяется человек, не бывавший в битве – ведь в битве человек оказывается лицом к лицу со смертью, – так вот, на тот случай, если к соратникам присоединяется человек, еще не проливавший ни своей, ни чужой крови, придумали особое испытание. Его приводят в церковь, кладут рядом его оружие и доспехи, и он должен провести ночь в бдении и молитвах. А наутро он исповедуется во всех своих грехах, получает отпущение, и лишь после этого его посвящают в рыцари.

– Так это же нечто вроде посвящения в таинства! Но ведь Артур не имеет права проводить через таинства других людей или приобщать их к этим таинствам – и уж вовсе не имеет права перекраивать все это во имя их бога, Христа! Во имя Великой Матери, неужели они хотят отнять у нас даже таинства?!

– Он советовался с Талиесином, – оправдываясь, сказал Ланселет, – и Талиесин одобрил его замысел.

Моргейна ужаснулась: неужто один из верховных друидов допустил подобное? Хотя… Талиесин говорил, что было время, когда друиды и христиане молились вместе.

– Это происходит в душе у человека, – сказал Ланселет, – неважно, христианин он, язычник или друид. Если Гарет в сердце своем встретится с неведомым и это поможет ему стать лучше, то так ли уж важно, от кого это таинство исходит – от Богини, от Христа или от Имени, которого друиды не произносят, – или от всего доброго, что живет в душе человеческой?

– Ты вещаешь, словно сам Талиесин, – недовольно произнесла Моргейна.

– Да, язык у меня подвешен неплохо. – Губы Ланселета скривились в невыразимо горькой усмешке. – Дай мне бог – какой угодно! – чтоб я смог отыскать в своем сердце хоть каплю веры в эти слова или найти хоть какое-то утешение!

– Я надеюсь, кузен, что это тебе удастся, – только и смогла сказать Моргейна. – Я буду молиться за тебя.

– Молиться кому? – спросил Ланселет – и ушел. А Моргейна осталась, взволнованная до глубины души.

Было довольно рано – еще не пробило полночь. В церкви теплился огонек – там бодрствовали Гарет и Ланселет. Моргейна опустила голову, вспоминая ту ночь, которую она сама проводила в бдении – и рука ее машинально потянулась к серповидному ножу, которого она не носила вот уж много лет.

«И я сама отвергла его. Мне ли после этого говорить об осквернении таинств?»

Внезапно воздух перед Моргейной взволновался, взвихрился, как в водовороте, и Моргейна едва-едва удержалась на ногах: перед нею в лунном сиянии стояла Вивиана.

Она стала старше и похудела. Глаза ее были, словно пылающие угли под безукоризненно ровными бровями, а волосы сделались почти полностью седыми. Казалось, она смотрит на Моргейну с печалью и нежностью.

– Матушка… – запинаясь, произнесла Моргейна, сама не зная, к кому обращается – к Вивиане или к Богине. А затем образ заколыхался, и Моргейна поняла, что Вивианы здесь нет – всего лишь Послание.

– Зачем ты пришла? Что тебе от меня нужно? – прошептала Моргейна, опустившись на колени. В дуновении ночного воздуха ей почудился шелест платья Вивианы. Чело Вивианы венчал венок из ветвей ивы – словно корона владычицы волшебной страны. Видение протянуло руку к Моргейне, и Моргейна почувствовала, как на лбу ее вспыхнул истаявший полумесяц.

Через двор прошагал ночной стражник; на миг мелькнул свет фонаря. Моргейна стояла на коленях, глядя в никуда. Потом она поспешно вскочила на ноги, прежде чем стражник успел ее заметить.

Внезапно ей совершенно расхотелось делить постель с Кевином. Он будет ждать ее, но если она так и не появится, Кевину даже в голову не придет ее упрекнуть. Моргейна тихо пробралась по коридору в комнату, где она проживала вместе с незамужними дамами Гвенвифар, и легла в кровать, которую она делила с юной Элейной.

«Я думала, что Зрение навеки покинуло меня. И все же Вивиана пришла ко мне и протянула мне руку. Значит ли это, что Авалон нуждается во мне? Или это всего лишь означает, что я, как и Ланселет, схожу с ума?»

Когда Моргейна проснулась, весь замок уже гудел от праздничного шума и суматохи. Пятидесятница. Над крепостным двором реяли знамена, через ворота в обе стороны тек поток людей, маршалы распределяли участников турнира. Весь Камелот и склоны холма покрылись шатрами, словно диковинными прекрасными цветами.

Момент был неподходящим для снов и видений. Гвенвифар прислала за Моргейной, чтобы та помогла ей с прической – никто во всем Камелоте не был столь искусен в этом деле, как она, а Моргейна обещала королеве, что сегодня утром заплетет ей волосы в особые косы из четырех прядей – так обычно она сама заплеталась по большим праздникам. Расчесывая чудесные шелковистые волосы Гвенвифар, Моргейна искоса взглянула на кровать, с которой только что поднялась ее невестка. Артур уже оделся при помощи слуг и ушел.

"Они делили эту постель, – подумала Моргейна, – все трое: Ланселет, Гвенвифар и Артур". Нет, это не было чем-то совсем уж неслыханным; она помнила нечто подобное в волшебной стране, только воспоминания эти были смутными. Ланселет страдал, а как ко всему этому относился Артур, Моргейна понятия не имела. Проворно заплетая волосы Гвенвифар, она подумала – а какие чувства испытывает ее невестка? И внезапно Моргейну захлестнули эротические видения, воспоминания о том дне на Драконьем острове, когда Артур, проснувшись, обнял ее и привлек к себе, и о той ночи, когда она лежала в объятиях Ланселета.

– Ты слишком туго заплетаешь, – пожаловалась Гвенвифар.

– Извини, – холодно отозвалась Моргейна и заставила себя расслабить руки.

Артур был тогда совсем еще мальчишкой, а она была юной девушкой. Ланселет… отдал ли он Гвенвифар то, в чем отказал ей, или королева удовольствовалась теми наивными ласками? Как Моргейна ни старалась, она не могла отделаться от терзающих ее ненавистных видений. И все же она продолжала спокойно заплетать косы Гвенвифар. Лицо ее превратилось в маску.