В голосе Ланселета звучала такая мука, что у Моргейны заныло сердце. Ланселет боялся и ненавидел свою мать, но все же он глубоко почитал ее, как воплощение самой Богини. Моргейна почувствовала, что разрывается надвое: ей хотелось обнять Ланселета, прижать к груди, позволить ему выплакаться, – но одновременно она ощутила вспышку гнева. Он пренебрег своей матерью, – так как он теперь смеет горевать о ней?

Талиесин опустился на колени рядом с ними и произнес надтреснутым старческим голосом:

– Давайте я вам помогу, дети. Это мое право…

Моргейна и Ланселет отодвинулись, и старый бард, опустив голову принялся читать древнюю молитву об уходящих в последний путь.

Артур встал с трона.

– Сегодня пира не будет. Слишком большое горе постигло нас, чтобы мы могли продолжать пировать. Если кто-то из вас голоден, заканчивайте трапезу и тихо расходитесь.

Он медленно спустился с возвышения и подошел к телу. Его рука осторожно легла на плечо Моргейны; Моргейна почувствовала это прикосновение даже сквозь охватившее ее мучительное оцепенение. Она слышала, как гости расходились, стараясь не шуметь. Сквозь шорохи пробился негромкий голос арфы; лишь один-единственный человек во всей Британии мог так играть. Оцепенение развеялось, и из глаз Моргейны хлынули слезы – а арфа Кевина пела погребальную песнь по Владычице Озера, и под эту песнь Вивиану, жрицу Авалона, медленно вынесли из пиршественного зала Камелота. Моргейна двинулась за носилками; оглянувшись на мгновение, она окинула взглядом зал, и Круглый Стол, и согбенную фигуру Артура, единственного, кто стоял рядом с арфистом. И сквозь горе и отчаянье Моргейны пробилась мысль: «Вивиана так и не передала Артуру послание Авалона. Это чертоги христианского короля, и отныне никто не сможет этого оспорить. Как возрадовалась бы Гвенвифар, если бы узнала…»

Артур стоял, воздев руки, – может быть, молился, она не знала. Моргейна увидела змей, вытатуированных у него на запястьях, и подумала о молодом короле, явившемся к ней, когда на руках и лице его еще не высохла кровь Короля-Оленя – и на мгновение ей почудился насмешливый голос королевы фэйри. А потом не осталось ничего, кроме скорбных рыданий арфы Кевина и всхлипов Ланселета, что шел рядом, пока они несли Вивиану навстречу последнему упокоению.

Когда тело Вивианы вынесли из зала Круглого Стола, я последовала за ней. Я плакала – второй раз в жизни.

И той же ночью я поссорилась с Кевином.

Вместе с женщинами королевы я приготовила тело Вивианы к погребению. Гвенвифар прислала своих женщин, и лен, и благовония, и бархатный покров на гроб, но сама так и не пришла. Но это было только к лучшему. Готовить жрицу Авалона к погребению должны посвященные жрицы. Как мне хотелось, чтобы рядом со мной были мои сестры из Дома дев! Но, по крайней мере, руки христиан ее не коснулись. Когда все было сделано, Кевин пришел взглянуть на тело.

– Я отправил Талиесина отдыхать. Теперь я облечен властью, как Мерлин Британии. Талиесин очень стар и очень слаб – просто чудо, что у него сегодня не разорвалось сердце. Боюсь, он ненадолго ее переживет. Балин присмирел, – добавил он. – Возможно, осознал, что он натворил, – но это наверняка было сделано в приступе безумия. Он готов отвезти ее тело в Гластонбери и выполнить любую епитимью, которую на него наложит архиепископ. Я в гневе уставилась на него.

– И ты это допустишь?! Допустишь, чтобы она оказалась в руках церковников? Мне все равно, что станется с убийцей, – сказала я, – но Вивиану следует доставить на Авалон.

Я судорожно сглотнула, стараясь не расплакаться. Мы могли бы сейчас вместе ехать на Авалон…

– Артур повелел, – негромко сказал Кевин, – чтобы ее похоронили в Гластонбери, рядом с церковью, чтобы всякий мог видеть ее могилу.

Я встряхнула головой, не веря собственным ушам. Неужели сегодня все мужчины сошли с ума?

– Вивиана должна покоиться на Авалоне, – сказала я, – там, где испокон века хоронили жриц Матери. Она была Владычицей Озера!

– Но она также была другом и благодетельницей Артура, – сказал Кевин, – и он позаботится, чтобы ее гробница стала местом паломничества.

Он поднял руку, призывая меня к молчанию.

– Нет, Моргейна, выслушай меня – в том, что он говорит, есть свой резон. За все царствование Артура не случалось еще столь ужасного преступления. Он не может допустить, чтобы могила Вивианы была скрыта от людских глаз и исчезла из памяти людской. Ее следует похоронить так, чтобы люди помнили о правосудии короля – и о правосудии церкви.

– И ты это допустишь?

– Моргейна, бесценная моя, – мягко произнес он, – не в моей воле разрешать или запрещать это. Артур – Верховный король, и в этом королевстве правит его воля.

– И Талиесин спокойно это принял? Или ты отправил его отдыхать, чтоб он не мешал тебе с согласия короля творить это кощунство? Неужто ты допустишь, чтобы Вивиану похоронили по христианскому обряду – ее, Владычицу Озера, – чтобы ее хоронили люди, заточившие своего бога в каменных стенах? Вивиана выбрала меня своей преемницей, и я запрещаю хоронить ее так, запрещаю – слышишь?!

– Моргейна, – тихо произнес Кевин. – Нет, выслушай меня, милая. Вивиана умерла, не назвав своей преемницы…

– Ты присутствовал при том, как она сказала, что выбирает меня…

– Но тебя не было на Авалоне, и о твоем назначении не было объявлено, – сказал Кевин. Его слова обрушились на меня подобно холодному дождю, и я содрогнулась. Он посмотрел на носилки, на которых покоилось тело Вивианы, укрытое с головой; мне так и не удалось привести ее лицо в порядок, чтобы его можно было показать людям. – Вивиана умерла, не назвав своей преемницы, и потому решение надлежит принимать мне как Мерлину Британии. А раз воля Артура такова, одна лишь Владычица Озера – прости, что я так говорю, милая, но на Авалоне сейчас нет Владычицы, – могла бы оспорить мое решение. Я вижу, что у короля есть веские причины поступать именно так. Вивиана всю жизнь трудилась ради того, чтобы в этой земле воцарились мир и порядок…