А я… я даже не знала, кого они избрали Владычицей Озера вместо Вивианы – я ведь не могла вернуться на Авалон.

… я была недостойна Ланселета, я была недостойна даже Кевина… я не смогла уговорить его выполнить свой истинный долг перед Авалоном…

… мне следовало тогда пойти к Талиесину и упросить его – пусть даже мне пришлось бы встать перед ним на колени – отвезти меня обратно на Авалон, чтобы я могла искупить свою вину и снова вернуться в обитель Богини…

Но прежде, чем окончилось лето, Талиесин ушел вслед за Вивианой; мне кажется, он так и не осознал, что Вивиана умерла. Даже после похорон он говорил о ней так, словно она вот-вот приедет и увезет его на Авалон. И еще он говорил о моей матери – так, словно она была жива, и жила в Доме дев, и все еще была маленькой девочкой. И в конце лета он мирно скончался и был похоронен в Камелоте, и даже епископ скорбел о нем как о человеке мудром и ученом.

А зимой до нас дошла весть о том, что Мелеагрант объявил себя королем Летней страны. Но весной Артур уехал по делам на юг, а Ланселет отправился проверить, как обстоят дела в королевском замке в Каэрлеоне – вот тогда-то Мелеагрант и прислал посланца под белым флагом. Он просил, чтобы сестра его Гвенвифар приехала и обсудила с ним, что же делать со страной, на которую оба они имели право.

–  Я чувствовал бы себя спокойнее, и думаю, что лорд мой король тоже предпочел бы, чтобы Ланселет был здесь и мог сопровождать тебя, – рассудительно произнес сэр Кэй. – На Пятидесятницу этот тип обнажил оружие в этом самом зале, в присутствии короля, и не пожелал дожидаться королевского правосудия. Брат он тебе или не брат, но мне не нравится, что ты собираешься взять с собой лишь одну из своих дам и дворецкого.

– Он мне не брат, – отозвалась Гвенвифар. – Его мать одно время была любовницей моего отца, но отец отослал ее прочь после того, как застал ее с другим мужчиной. Она заявляла, что отец ее ребенка – Леодегранс, и, возможно, сказала то же самое сыну. Но король никогда этого не признавал. Если бы Мелеагрант был человеком достойным, он, возможно, мог бы стать моим наместником – с таким же успехом, как любой другой рыцарь. Но я не позволю ему наживаться на подобной лжи.

– И ты решишься предать себя в его руки, Гвенвифар? – негромко поинтересовалась Моргейна.

Качнув головой, Гвенвифар посмотрела на Кэя и Моргейну. Почему Моргейна выглядит такой спокойной и бесстрашной? Неужели она никогда ничего не боится? Неужели за этим холодным, непроницаемым лицом не таится никаких чувств? Гвенвифар понимала, что Моргейна, как и все смертные, должна хотя бы иногда страдать от боли, страха, горя, гнева – но на самом деле она всего лишь дважды видела хоть какое-то проявление чувств со стороны Моргейны, и оба раза были уже давно. Один – это когда Моргейна впала в транс и ей привиделась кровь на каменных плитах, – тогда она кричала от страха; а второй – когда у нее на глазах убили Вивиану. Тогда Моргейна потеряла сознание.

– Я ни капли ему не доверяю, – сказала Гвенвифар, – и не доверяла бы, даже не будь он наглым самозванцем. Но подумай сама, Моргейна: все его притязания строятся на том, что он называет себя моим братом. А значит, если он хоть в чем-то оскорбит меня или не окажет мне того почета, какой надлежит оказывать сестре, всем станет ясно, что его притязания лживы. А значит, ему придется принять меня как почитаемую сестру и королеву. Понятно?

Моргейна пожала плечами.

– А я бы не стала рассчитывать даже на это.

– Ну конечно! Ты ведь, подобно Мерлину, можешь обратиться к колдовству и узнать, что произойдет, если я так поступлю.

– Мне не требуется колдовство, чтобы узнать в негодяе негодяя, – бесстрастно откликнулась Моргейна, – и я не нуждаюсь в сверхъестественной мудрости, чтоб держать свой кошелек подальше от мошенника.

Но Гвенвифар всегда испытывала искушение поступать вопреки советам Моргейны; ей вечно казалось, что Моргейна считает ее безмозглой дурочкой, не способной без чужой помощи даже зашнуровать башмаки. Моргейна что, думает, будто она, Гвенвифар, не может заниматься делами королевства, пока Артур отсутствует? Однако королеве трудно было смотреть в лицо Моргейне после того злосчастного прошлогоднего Белтайна, когда она выпросила у своей невестки амулет против бесплодия. Моргейна предупреждала, что амулеты частенько срабатывают непредвиденным образом… и теперь всякий раз, когда Гвенвифар смотрела на Моргейну, ей приходило в голову, что и невестка, должно быть, помнит об этом.

«Бог покарал меня – может, за то, что я прибегла к чародейству, а может – за ту грешную ночь». И королеву пробрала дрожь восторга и стыда, как случалось постоянно, стоило ей лишь мимолетно вспомнить о той ночи. О да, можно сказать, что все они тогда были пьяны, или оправдываться тем, что все, что произошло тогда, произошло с согласия Артура и даже по его настоянию. Но дела это не меняло: то был смертный грех, прелюбодеяние.

И с той ночи она желала Ланселета, и жажда эта терзала ее денно и нощно; но при этом им трудно было даже смотреть друг на друга. Она не силах была заставить себя взглянуть Ланселету в глаза. А вдруг он ненавидит ее как бесчестную женщину, как прелюбодейку? Он должен презирать ее. И все же королева желала Ланселета, желала со всей силой отчаянья.

После Пятидесятницы Ланселет почти не появлялся при дворе. Гвенвифар никогда бы и в голову не пришло, что Ланселет будет так убиваться по своей матери или по своему брату Балану, однако, Ланселет искренне горевал по ним обоим. И теперь он проводил все время в разъездах.

– Хотелось бы мне, – сказал Кэй, – чтоб здесь был Ланселет. Кому же сопровождать королеву в подобных поездках, как не тому рыцарю, которого сам Артур назвал поборником и защитником своей королевы?

– Если бы Ланселет был здесь, – сказала Моргейна, – многие проблемы просто не возникли бы. Ему хватило бы нескольких слов, чтобы поставить Мелеагранта на место. Но что толку говорить о несбыточном? Гвенвифар, может быть, мне поехать с тобой и позаботиться о твоей безопасности?