– Ах! Гвинет, Мораг! Матушка, тебе плохо? О, небо, она вызвалась ткать, – а с ней всегда от этого делается что-то не то! Увейн! Акколон! Матушка упала на станок!

Моргейна чувствовала, как невестка растирает ей руки и зовет ее по имени. Потом послышался голос Акколона. Моргейна позволила ему поднять и куда-то отнести себя. Она не пошевелилась и не сказала ни слова – просто не могла. Она позволила домашним уложить ее в постель, принести вина и попытаться ее напоить; она чувствовала, как струйка вина стекает по шее, и хотела сказать: «Со мной все в порядке, оставьте меня», – но услышала лишь пугающе тихое ворчание и застыла. Мучительная боль раздирала ее тело на части. Моргейна знала, что после смерти Великая Свинья отпустит ее – но сперва она должна перенести предсмертные муки… Но даже теперь, застыв от боли и не видя ничего вокруг, Моргейна услышала пение охотничьего рога и поняла, что это охотники везут домой Аваллоха, привязав его к седлу, – мертвого, убитого свиньей, что набросилась на него сразу же после того, как он убил ее кабана… и что Аваллох, в свою очередь, убил свинью… Смерть, кровь, возрождение и течение жизни двигались по лесу, словно челнок…

Прошло несколько часов. Моргейна по-прежнему не могла даже пальцем шевельнуть без того, чтобы все ее тело не пронзила ужасающая боль; и она почти радовалась этой боли. «Я никогда не смогу до конца освободиться от этой смерти, но руки Акколона чисты…» Моргейна взглянула ему в глаза. Акколон склонился над ней, смотря на нее с тревогой и страхом. Они ненадолго остались одни.

– Любовь моя, ты уже можешь говорить? – прошептал он. – Что случилось?

Моргейна покачала головой. Ей не удалось выдавить из себя ни единого слова. Но прикосновение Акколона было нежным и желанным. «Знаешь ли ты, что я совершила ради тебя, любимый?»

Наклонившись, Акколон поцеловал ее. Он никогда не узнает, как близки они были к разоблачению и поражению.

– Я должен вернуться к отцу, – мягко сказал Акколон. В голосе его звучало беспокойство. – Он плачет и говорит, что, если бы я поехал на охоту, мой брат остался бы в живых. Теперь он никогда мне этого не простит.

Взгляд его темных глаз остановился на Моргейне, и в них мелькнула тень дурных предчувствий.

– Это ты велела мне не ехать, – сказал он. – Ты узнала об этом при помощи своей магии, любимая?

Несмотря на саднящее горло, Моргейна все-таки заставила себя заговорить.

– Это была воля Богини, – сказала она. – Она не пожелала, чтобы Аваллох уничтожил все то, чего мы добились.

С трудом превозмогая боль, она шевельнула пальцами и провела по синему туловищу змеи, обвивающей руку Акколона.

Внезапно лицо Акколона исполнилось ужаса и благоговения.

– Моргейна! Причастна ли ты к этому?

«О, я должна была предвидеть, как он посмотрит на меня, если узнает обо всем…»

–  Почему ты спрашиваешь? – прошептала она. – Я весь день сидела в зале, на глазах у Мелайны, слуг и детей, и ткала… Это была ее воля и ее рука – не моя.

– Но ты знала? Ты знала?

Глаза Моргейны наполнились слезами. Она медленно кивнула. Акколон наклонился и поцеловал ее в губы.

– Быть по сему. Такова воля Богини, – сказал он и ушел.

Стремительный лесной ручей нырял в расщелину между скалами и образовывал глубокую заводь; Моргейна уселась на плоский камень, нависающий над водой, и заставила Акколона сесть рядом. Здесь никто не мог их увидеть, кроме Древнего народа, – а они никогда не предадут свою королеву.

– Милый мой, все эти годы мы трудились вместе; скажи же мне, Акколон, – что, по-твоему, мы делали?

– Леди, мне достаточно было знать, что у тебя есть некая цель, – ответил Акколон, – и потому я ни о чем тебя не спрашивал. Если бы тебе просто понадобился любовник, – он поднял взгляд на Моргейну и прикоснулся к ее руке, – нашлись бы и другие, более искусные в этих играх, чем я… Я люблю тебя всей душой, Моргейна, и… это было бы радостью и честью для меня, если бы ты просто искала у меня поддержки и нежности; но ведь ты не за этим призвала меня, как жрица – жреца.

Акколон заколебался; некоторое время он молчал, ковыряя песок носком сапога, потом произнес:

– Мне приходило в голову, что за всем этим кроется нечто большее, чем простое желание жрицы возродить в этой стране древние обычаи или твое стремление связать нас с силами луны. Я рад был помочь тебе в этом и разделить с тобою веру, леди. Ты воистину стала владычицей этой земли, особенно для Древнего народа, который видит в тебе олицетворение Богини. Но сейчас мне вдруг подумалось, сам не знаю, почему, – Акколон коснулся змей, обвивавших его запястья, – что вот это привязало меня к этой земле, что я должен страдать за нее, а если понадобится, то и умереть.

"Я использовала его, – подумала Моргейна, – так же безжалостно, как когда-то Вивиана использовала меня…"

–  Я прекрасно знаю, – продолжал тем временем Акколон, – что древние жертвы не приносятся вот уж больше сотни лет. И все же когда на руках моих появилось вот это, – загорелый палец вновь коснулся змеи, – я подумал, что возможно, я и вправду один из тех, кого Владычица призвала к древней жертве. С тех пор прошло много лет, и мне начало казаться, что это была всего лишь игра воображения желторотого юнца. Но если я должен умереть…

Голос его постепенно затих, словно круги на воде тихой заводи. Стояла такая тишина, что слышно было даже шуршание какого-то жучка в траве. Моргейна не произнесла ни слова, хотя и ощущала страх Акколона. Он должен одолеть свой страх сам, без чьей-либо помощи, как это когда-то сделала она… и Артур, и Мерлин, и всякий, перед кем вставало это последнее испытание. И если уж Акколону суждено столкнуться с ним лицом к лицу, он должен идти на это испытание добровольно, осознавая, что он делает.

В конце концов, Акколон спросил:

– Так значит, леди, я понял верно, – я должен умереть? Я думал… если уж и вправду требуется кровавое жертвоприношение… но потом, когда ее жертвой стал Аваллох…

Моргейна увидела, как у него на скулах заиграли желваки.