— Простые, кожаные, — ответил я, — цвет всё равно какой.

— Не возьмусь, дорого моя работа для тебя стоить будет.

— Дядь Степ, — вмешался в разговор Алексашка, — Алеша заплатит, ты посмотри, какой у него меч!

В казарме, освещавшейся несколькими лучинами, было полутемно, и рассмотреть качество оружия было, на мой взгляд, невозможно, однако стрелец попросил:

— Дай, гляну.

Я положил перед ним ятаган. Тотчас на разговор подошли не успевшие заснуть и разбуженные громким разговором стрельцы, обступили, началось придирчивое разглядывание оружия. Видно было, что в качестве клинков они разбираются, пробовали на звук, отблеск, проверяли заточку.

— Хороша сабелька, — наконец высказал общее мнение десятник. — Тебе, парень, такая вроде бы не по рылу. Продать не желаешь? Я за ценой не постою.

— Не продается, это отцов подарок.

— Ты подумай, я тебе за нее целый ефимок дам, а то и так без денег уйдет, ты и не заметишь, — серьезно пообещал десятник.

— Ну, так как, возьмешься ножны сделать? — спросил я, пропустив скрытую угрозу мимо ушей.

— Утро вечера мудренее, может, завтра и переду маешь, — так же игнорируя вопрос, негромко сказал десятник, возвращая мне ятаган. — На, береги, а то глядишь, он ночью сам убежит!

Намек был достаточно прозрачный, если не сказать угрожающий. Однако я его не расслышал и никак на него не ответил, спросил, где свободное место, и лёг на крайние полати. Здесь дуло из дверей, но хотя бы было чем дышать. Остальные стрельцы уже легли, и как только догорели лучины, в казарме стало совершенно темно.

Разговор с десятником мне не понравился, как и он, сам, но делить с ним мне было нечего, и я понадеялся, что впоследствии отношения как-то наладятся. Предыдущая бессонная ночь дала себя знать, и как только я вытянулся на сеннике, сразу провалился в сон. Не мешали мне ни спрятанный на груди мешок с серебром, ни подсунутый под спину ятаган, ни разноголосый храп мужской компании.

Не представляю, сколько времени я проспал, когда вдруг почувствовал, что меня кто-то тормошит. Сначала показалось, что это просто снится, но когда в лицо ударил тяжелый дух чесночного перегара, я мгновенно проснулся. Кто-то пристраивался ко мне с боку и тихонько подталкивая, пытался заставить повернуться на бок.

Я вспомнил недавний разговор с десятником и понял, что меня хотят обокрасть. Рассмотреть что-нибудь в кромешной темноте было невозможно, как и начинать драку. Единственным ориентиром, указывающий точное положение противника, оказался удушающий чесночный аромат. Я почмокал губами, изображая потревоженного крепко спящего человека и, как будто уступая подталкиванию, резко повернулся на бок, прицельно двинув в чесночный дух локтем. Под боком кто-то негромко взвизгнул, тотчас и зашуршало под посконной подстилкой сено. После чего неприятный запах исчез.

— Ну, паскуда, смотри у меня! — прошептал невидимый грабитель, и меня оставили в покое.

Утром по меньшей мере трое стрельцов смотрели на меня волками. У одного из них, парня с хитрыми глазами, оказался синяк и распухший нос. Над ним добродушно подсмеивались товарищи, а он лениво отшучивался, что впотьмах столкнулся со стеной. Алексашка смотрел на меня виноватыми, собачьими глазами, но подходить не решался, улыбался и кивал со стороны головой.

Я никак не отреагировал на новое к себе отношение, встал и отправился к колодцу умываться. Минут через пять туда явился мой вчерашний товарищ.

— Алеша, — испуганно сказал он, — ты, того, осторожнее, а то дядька Степка-то, десятник, на тебя взъелся, плохое сердце держит! Зря ты ему вчера меч не уступил, он стрелец строгий, как бы чего не вышло!

— Ничего, — пообещал я, — как-нибудь прорвемся.

— Куда прорвемся? — не понял он.

— Надеюсь не в рай, — туманно ответил я и приступил к водным процедурам.

Стрельцов я не боялся да и инцидент был бы вполне на руку — нужно было напомнить дьяку о своём существовании, иначе я мог так и остаться бесплатным приложением к его охране. Для этой цели мне нужен был пиар, пусть даже черный.

Умывшись, я сразу пошел в трапезную. Народа там еще не было, видимо, слуги и охрана приходил позже и до завтрака я успел сторговать у стряпухи кусок холста, завернуть в него свой ятаган.

Утренний завтрак оказался вполне спартанским: подовый хлеб с квасом. Правда, хлеб был еще теплый, утренней выпечки и очень вкусный. Пока я сидел за столом, начали собираться местные «кормленцы», наконец гурьбой пришли стрельцы. Троица, во главе со Степой, уселась вокруг меня: десятник напротив, а подбитый глаз и третий, угрястый альбинос, по бокам. Видимо, так они меня хотели напугать. Десятник в упор уставился на меня мрачным взглядом и молча катал по столу хлебные шарики. Я, не обращая на него внимания, спокойно пил квас. Наконец Степану надоело молчать и громко, так что все разом замолчали, он спросил:

— Так отдашь саблю или нет?

Вариантов ответа было несколько, от уклончивого до резкого отказа, я выбрал самый грубый и непристойный, сложил пальцы в кукиш и поднес его через стол к носу десятника. Он невольно отшатнулся. Жест был такой оскорбительный, что остаться без самого скорого и сурового возмездия не мог. Сделал я это вполне осознанно. Теперь у десятника не было возможности натравливать на меня своих шестерок, нужно было самому бороться за честь и подтверждение лидерства. Когда у него прошел первый шок, глаза угрожающе сузились, и в них вспыхнула холодная ярость. Не вставая, он схватился было за эфес сабли, но тут же расслабился и хищно усмехнулся одними губами.

— Ладно, я тебя предупредил, — негромко, без учета моей глухоты, сказал он. — Теперь пеняй на себя.

Я согласно кивнул, не торопясь, допил квас, встал и, отодвинув ошарашенных помощников Степана, вышел наружу. Троица, а за ними все, кто был в этот момент в трапезной, последовали за мной. Во дворе я постоял, демонстративно разглядывая облака и, не обращая внимания на эскорт, пошел на задворки усадьбы Теперь я напоминал гуся, за которым клином следует вся стая. В укромном месте между двумя сараями, возле дальнего тына усадьбы, я круто повернулся к провожатым. Все замерли на своих местах.

Теперь слово было за стрельцом. Он отделился от двух десятков свидетелей, и пошел на меня. Я стоял на месте, туповато удивляясь, откуда вдруг здесь взялось столько народа.

— Ты, ты! — прошипел десятник, трясясь от злобы — Мне кукиш! Молись, смерд, пришел твой последний час!

Такие угрозы меня давно уже не пугали, так что я сделал вид, что не понял:

— Я же тебе сказал, что ятаган продавать не буду, — сказал я, — и нечего за мной ходить!

— Продавать! — закричал он, обнажая саблю. — Я тебе уши сейчас отрублю!

Десятник, чтобы деморализовать и нагнать страху сделал возле моего лица несколько изящных движений клинком, видимо, ожидая, что я впаду в панику. Только теперь, наконец, я понял, что он собирается делать, и простодушно спросил:

— Никак ты, стрелец, подраться хочешь? А тебе не боязно?

— Мне тебя бояться! — закричал он. — Да я тебя, я тебя! — зарычал он, после чего еще минуту ругался, осыпая меня самыми последними, но от этого не менее популярными в русском языке словами. Выпустив лишний пар, Степан сосредоточился на предстоящей атаке и предупредил:

— Ну, теперь держись, смерд!

Пока он разорялся, я развернул ятаган и, не сходя с места, ждал начала боя. Зрители, захваченные предстоящим зрелищем, начали подтягиваться и обступили нас кольцом. Их симпатии были, увы, не на моей стороне.

— Давай, Степа! Руби его! — кричали не только стрельцы, но и «штатские».

Десятник, однако, нападать не спешил. С мозгами у него, видимо, было все в порядке, и мое индифферентное отношение к предстоящему бою его заметно озадачило. Думаю, что внезапное исчезновение телохранителей дьяка и мое появление не прошло для него незамеченным. Лезть на рожон он явно не хотел. Поэтому заплясал передо мной со своей саблей, пытаясь уже если не напутать, то хотя бы смутить. Пришлось его подзадорить: