— Конечно, нет. Я полагаю, вы пришли сюда получить информацию, а не обвинять нас в халатности.

— Простите, — сказал я, пытаясь его задобрить. — Вы совершенно правы.

— Тогда ладно. Задавайте ваши вопросы.

— А, да. Как могла лошадиная сыворотка, которую вы использовали в пятидесятых годах, вызвать свиное рожистое воспаление?

— Да, вопрос по существу, — ответил он. — Я буду краток. Мы опубликовали об этом статью. Конечно, все случилось задолго до того, как я занялся исследованиями. Но я слышал об этом. Да. Ну, что же, вполне возможно. Такое случалось. Хотя и не должно было. Явный просчет, элементарная небрежность, вы так не считаете? Я ненавижу небрежность. Просто ненавижу.

Наверное, так и надо, подумал я. В его деле небрежность способна привести к роковым ошибкам.

— Вам что-нибудь известно о производстве сыворотки от рожистых воспалений?

— спросил он.

— Вы могли бы написать об этом на ногте большого пальца.

— А, — произнес он. — Тогда я буду объяснять вам, как ребенку. Согласны?

— Отлично, — заметил я.

Он снова окинул меня пронзительным взором. На этот раз в нем угадывалось изумление.

— Вы заражаете лошадь свиным рожистым воспалением. Делаете инъекцию. Вы меня слушаете? Я говорю сейчас о прошлом, когда так использовали лошадей. Мы перестали это делать с начала 50-х годов. И не мы одни. Взять того же Берроуса Уэлкома или Бауэра в Германии. Для нас это пройденный этап, понимаете? — Да, отозвался я.

— Лошадиная кровь вырабатывает антитела для борьбы с микробами, но болезнь у лошадей не развивается, потому что это недуг, типичный для свиней, но уж никак не для лошадей.

— Такое способен понять и ребенок, — заверил его я.

— Прекрасно. Затем воздействие ослабленного вируса мы проверяем на голубях.

— На голубях? — вежливо переспросил я. Ливингстон приподнял брови.

— Обыкновенная практика. Проверяем ослабленное воздействие на голубях, чтобы усилить вирус.

— Да, конечно, — проговорил я. Он ощутил в моем голосе иронию.

— Мистер Холли, — сурово произнес он. — Вы хотите узнать обо всем этом или нет?

— Да, пожалуйста, — кротко откликнулся я.

— Ну, тогда хорошо. Благодаря голубям вирус усиливается, и его помещают на пластины с кровью. — Он оборвал себя, почувствовав мое полнейшее невежество. Возможно, мне стоит изложить так — живые микробы рожистого воспаления переносятся от голубей на пластины, содержащие кровь. Там они размножаются в достаточном количестве для инъекции в лошадиную сыворотку.

— Это замечательно, — сказал я. — Мне все понятно.

— Ладно. — Он кивнул. — Тогда кровь на пластинах была бычьей кровью.

Коровьей кровью.

— Да, — проговорил я.

— Но из-за чьей-то дурацкой оплошности на пластинах однажды оказалась лошадиная кровь. Так возник мутант воспалительного заболевания. — Он сделал паузу. — Мутанты — это изменения, проявляющиеся в организме внезапно и без видимых причин.

— Да, — снова отозвался я.

— Никто не понимал, что произошло, — продолжал он. — Вплоть до того момента, когда инъекция мутантов рожистого воспаления была введена в лошадиную сыворотку и лошади заболели. Вирус-мутант оказался на редкость стойким.

Инкубационный период обычно занимал от 24 до 48 часов после прививки. В результате у лошадей обнаруживался эндокардит, то есть воспаление сердечных клапанов.

В соседнюю комнату вошел молодой человек в расстегнутом белом халате. Я проследил, как он начал работать.

— А что стало с этими мутантами рожистого воспаления? — поинтересовался я.

Ливингстон долго шевелил губами и наконец произнес:

— Мы сохранили несколько образцов из чистого любопытства. Конечно, теперь они ослабели, и для того, чтобы их полностью возродить, придется...

— Да, — не удержался я. — Снова использовать голубей.

Он не нашел в этом ничего смешного.

— Именно так, — подтвердил он.

— И все эти проверки на голубях и работа с пластинами, они, Что, требуют большого умения? Он заморгал.

— Разумеется, я мог бы это сделать. А я не мог. Однако материал для инъекций хранился у меня в маленьких ампулах, упакованных в коробочки.

Человек в соседней комнате стал открывать шкафы. Он явно что-то искал.

— А может ли этот мутант рожистого воспаления находиться где-либо еще? Я имею в виду, не отправляли ли его из вашей лаборатории?

Ливингстон поджал губы и приподнял брови.

— Понятия не имею, — проговорил он. Затем посмотрел сквозь стеклянную стену и жестом показал на человека из соседней комнаты. — Вы можете обратиться к Барри Шуммуку. Он должен знать. Он как раз специализируется на мутантах рожистого воспаления.

Он произнес «Шуммук» как бы в рифму с «пригорком». Я подумал, что мне знакома эта фамилия. Я... Боже мой.

Я испытал настоящий шок, и у меня едва не оборвалось дыхание. Я слишком хорошо знал человека, настоящая фамилия которого была именно Шуммук.

Я глубоко вздохнул и почувствовал, что меня начало трясти.

— Расскажите мне побольше о вашем мистере Шуммуке, — попросил я.

Ливингстон был от природы болтлив и не ощутил никакого подвоха. Он пожал плечами.

— Барри прошел трудный путь. Он до сих пор любит об этом вспоминать.

Считает, что он очень много страдал. Что мир обязан ему своим существованием и тому подобное. Это осталось у него со студенческих времен. Ну, а здесь он недавно работает. Впрочем, он толковый специалист, это несомненно.

— Вы его недолюбливаете? — попытался уточнить я.

Ливингстон с изумлением посмотрел на меня.

— Я этого не утверждал.

Но по выражению его лица и голосу я понял, что он не испытывает симпатии к Шуммуку, и полюбопытствовал:

— С каким акцентом он говорит?

— С северным. Но не знаю, с каким именно. А разве не все равно?

Барри Шуммук не был похож ни на кого из моих знакомых. Я робко поинтересовался:

— Вам известно, что... у него есть брат?

На лице Ливингстона отразилось удивление.

— Да, есть. Занятно, что он букмекер. — Он задумался. — Кажется, его зовут Терри. Нет, не Терри. А, вспомнил, Тревор. Они несколько раз приходили сюда вместе... два толстых жулика.

Барри Шуммук кончил работать и двинулся к двери.

— Вы хотите с ним встретиться? — осведомился мистер Ливингстон.

Я покачал головой. Вот уж чего я никак не хотел, знакомиться с братом Тревора Динсгейта в лаборатории, полной опасных микробов, с которыми он прекрасно умеет обращаться, а я нет.

Шуммук открыл дверь, вышел в застекленный коридор и направился в нашу сторону.

О, нет, подумал я.

Он явно намеревался зайти к нам, распахнул дверь комнаты, в которой мы находились, и заглянул туда, просунув голову и плечи.

— Доброе утро, мистер Ливингстон, — Сказал он. — Вы не видели мою коробку с диапозитивами?

Голоса у братьев были очень похожи — самоуверенные и довольно резкие. Но Барри говорил с более сильным манчестерским акцентом. Я попытался спрятать свою левую руку и заложил ее за спину. Лишь бы он поскорее убрался, подумал я.

— Нет, — не скрывая удовольствия, откликнулся мистер Ливингстон. — Барри, не могли бы вы уделить...

Ливингстон и я стояли перед рабочей скамеечкой, уставленной пустыми стеклянными колбами. Я повернулся влево, по-прежнему держа руку за спиной, и неловко задел скамейку правой рукой.

Разбил я не так уж и много, но грохот разнесся по всему коридору. От досады и удивления Ливингстон вновь зашевелил губами и подхватил уцелевшие колбы. Я повернулся к двери.

Она была закрыта. Спина Барри Шуммука мелькнула где-то в середине коридора, полы его халата развевались от быстрой ходьбы.

Я глубоко и с облегчением вздохнул и аккуратно поставил скамейку на место.

— Он ушел, — проговорил мистер Ливингстон. — Как жаль.

Я опять поехал в Исследовательский центр коневодства к Кену Армадейлу.

В дороге я прикидывал, сколько времени понадобится словоохотливому мистеру Ливингстону, чтобы рассказать Барри Шуммуку о визите человека по фамилии Холли, которого интересовали случаи свиного рожистого воспаления у лошадей.