Она все говорит, говорит, а сама мне помогает в себя прийти. И от ее простых слов, во мне словно что-то оживает. Еще несколько часов назад я замазала все окна своей души черной, густой краской, а теперь их будто отмывают от нее. Очищают меня от душевной грязи. Гонят из головы непрошеные мысли о смерти.

С усилиями, но я смогла встать. Оборачиваюсь на могильную плиту с именем сына. Моя кровиночка, теперь я знаю, где ты есть, и буду навещать тебя постоянно. Произношу я мысленно.

- Пойдем, - тянет меня старушка, - не вини себя, так все должно быть.

- Спасибо, - наконец проговариваю я хриплым голосом, который дерет горло. - Спасибо большое.

И обнимаю женщину. А она меня к себе прижимает и по голове гладит. И я снова плачу. Но эти слезы не от боли, а от облегчения. У меня с горла будто удавку сняли и позволили впервые дышать. Когда я чуть успокаиваюсь, бабулька ведет меня к выходу с кладбища. Мы почти не говорим, но это и не надо. Мы понимаем друг друга без слов, потому что обе матери, потому что обе потеряли детей… Она живет недалеко, и я провожаю ее до дома. И почему то прошу разрешения прийти к ней в гости.

- Приходи, я рада буду, - улыбается старушка.

И мне от ее улыбке на душе тепло становится. Так хорошо!

Я успеваю на последний автобус до дома. Еду в нем и все события дня в голове прокручиваю и о прошлом думаю. Я, когда из психушки, вышла ведь первым делом в больницу кинулась, но врача не смогла найти. Сказали перевелся он в другой город, а тело моего малыша родственникам передали, потому что я невменяемая была.

В тот день я поехала в офис Семена Анатольевича. Внутрь меня никто не впустил. Я стояла на морозе и до самого его вечера ждала. Дождалась. Подошла к нему, когда он к машине своей шел. Его охрана на меня было бросилась, но Старов остановил ее одним взмахом руки. Сказал, чтобы в сторону отошли. Подошел ко мне, брезгливо оглядывая с ног до головы.

- Пришла значит, - проговорил он лениво, - зачем?

- Я хочу узнать, где похоронен мой сын, - проговорила я на одном дыхании.

- Хочешь знать? А зачем это тебе? Ты его убила, - зарычал он на меня.

- Что? Что вы такое говорите? - я не понимала его.

- Что говорю? Тебе врачи что прописали? Покой, режим, правильное питание, а ты что делала? Не могла прийти ко мне за помощью? Думала я внуку не помогу? Себя изводила и малыша мучила. Он недоразвитый был.

Он орал, а я смотрела на него и сказать ничего не могла.

- Уходи, я тебе ничего не скажу… И еще, Максим знает, почему, а точнее, из-за кого погиб ваш ребенок. Так что тебе лучше исчезнуть из нашей жизни навсегда. Ты знаешь, какой он в гневе.

И я исчезла. Дура! Самая настоящая. Десять лет вычеркнула из жизни. Загубила хорошего человека. А мой малыш совсем рядом был похоронен…

До дома добираюсь с трудом. Меня сильно знобит. Достаю из домашней аптечки все лекарства, которую мне могут помочь и выпиваю их. Наливаю горячего чая с лимоном и пью его почти залпом, обжигая все внутренности. Но меня продолжает трясти. Как хочется, чтобы сейчас меня кто-то обнял, прижал к себе и просто поговорил со мной…

Мой взгляд падает на небольшую шкатулку из дерева. Ее я хранила на видном месте. Она была старой, расписанной яркими палехскими рисунками, которые, правда, со временем потемнели. В ней хранятся бабушкины вещи: фотографии, письма деда с фронта, его медали. Беру ее в руки. Шкатулка среднего размера и довольно тяжелая. Хотя в ней небольшое углубление и вещей там немного. Я перебираю семейные ценности. И в голове снова печальные мысли: я могла бы их показывать Матвею. Рассказывала бы, каким был его прадед…

На самом дне шкатулки видна маленькая железка. Почему я не замечала ее раньше? Откуда она могла здесь взяться? Пытаюсь поддеть ее ногтем. Но либо руки ослабли, либо железка сильно застряла в дереве. И все же она поддается. Я тяну ее вверх. И тут раздается щелчок и самое дно коробки падает вниз, а мне на колени вываливается целый ворох писем.

Откладываю шкатулку и беру письма. Стоит мне прочесть пару слов, как перед глазами все плыть начинает. Это же мои письма — я их Максиму в армию писала! Специально нумеровала конверты в углу, обещала написать больше ста штук… Но и это не самое страшное. В этой куче писем есть и письма от Максима… Мне плохо становится. Бабушка, неужели ты скрывала его послания, а еще и мои письма не отправляла? Почему? И тут же сон вспоминается и слова о прощении… Меня колотит, и это уже не от простуды.

Трясущимися руками перебираю письма. Как? Как это могло произойти? Бабушка же хорошо относилась к Максу, он ей нравился… Среди писем нахожу фотографию. На ней я. Здесь мне шесть лет. Сижу в обнимку с новой куклой, которую родители подарили мне на день рождения. Это была самая любимая фотография бабули. Переворачиваю. Сзади надпись. Читаю и чувствую, как из легких выкачивают кислород с каждым новым словом, а уши закладывает от резкого шума: «Лизонька, не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь меня простить… Ты видела письма, и, наверное, не можешь понять, почему я так поступила. Я бы рассказала тебе все, моя хорошая, но времени мало. Прости меня, любимая девочка, прости, если сможешь. Я продала квартиру, мне очень нужны были деньги. Витя помог, он хороший мальчик. Но и это не главное. Запомни: город Тымск, Алтайского края,(адрес придуман автором)  Детский дом №5, Нечаев Матвей… Я люблю тебя, моя Лиска».

Фотография выпадает из ослабленных рук на пол, а следом за ней и я лечу туда же…

2М. В. Ломоносов «Ода на день восшествия на всероссийский престол ее величества государыни императрицы Елисаветы Петровны 1747 года»

1Подразумевается зеркало, о котором говориться в сказке Г.Х. Андерсона «Снежная королева».

Глава 16. Максим

План по разрушению империи и честного имени отца мы с Пашком придумываем быстро. В плане испортить чью ту репутацию он профи. Знаю его давно — не раз обращался с «заказами» для папочки. Пашка принципиален в своей профессии: топить будет только тех, кто на руку не чист. А на моего отца у него есть большой зуб. Так что за работу он принимается с радостью. И я уверен — он меня точно не сольет.

Когда все нюансы улажены, еду домой, а потом на прием с Ваней. Сын весь светится от счастья. Еще бы! Кругом столько людей, все его хвалят. К нам подходит много людей, чтобы засвидетельствовать свой восторг. Но на самом деле они просто лебезят и выслуживаются перед отцом. Присутствие рядом со мной Ваньки помогает мне пораньше срулить с вечера. Мой отец недоволен. Но, видя, что внук устал и хочет спать, при всем собрании «дает добро» покинуть нам вечер.

Ваня вроде и рад уйти, но на его лице видно разочарование.

- Что невесел, Вань? - интересуюсь я у него.

- Пап, а, когда уже к нам Лиза придет? Я по ней соскучился.

Простой вопрос, но он мне как нож в спину. Что мне сказать сыну, как все объяснить?

- Сынок, Лиза сильно болеет и лежит в больнице.

- Как мама? - спрашивает снова Ваня.

- Да, даже еще сильнее, - вру я. - Но она обязательно скоро приедет к нам.

Нам… как я хочу, чтобы она приехала ко мне тоже…

Ванька засыпает в дороге. Приезжаю домой и аккуратно несу сына в его комнату. Тихо раздеваю его. А потом еще долго стою и смотрю на спящего мальчика. Как же я хочу, чтобы его жизнь была намного лучше моей.

Алиса лежит на кровати. Синяки почти сошли на ее теле, но гипс пока не снимают. Она листает какой-то журнал. Я раздеваюсь и иду в ванну. Очередная ночь с Алисой… мы не занимаемся с ней сексом, не только потому, что ей нельзя, а больше потому, что я ее не хочу. Совсем не хочу. Я, вообще, больше никого не хочу. Только ее, Лизу жажду. Болезненные воспоминания врываются в мозг, и начинают ворочаться в нем, как клубок змей, шипя и пытаясь ужалить больнее.

Доктор, после инцидента с роженицей, на время свалил на моря — приводить в порядок нервы. Ну ничего, я его дождусь. А завтра у меня очень «занимательный» разговор с Дмитрием Левшиным. А потом, если все же решусь, то поеду к ней…