Стоит только закрыть глаза и напрячь воображение, и железные решетки вместе с бетонными стенами тюрьмы исчезнут. Тогда можно мысленно перенестись в продуваемые всеми ветрами прерии, почувствовать, как ветер треплет твои длинные черные точно вороново крыло волосы, полюбоваться, как солнце всходит над покрытыми снегом горами Монтаны. Э-э-эх!!! Вволю надышаться воздухом свободы, побыть на земле своих предков…

— Да-а-а-а!

— мечтательно вздохнул Итан Миллз.

Он сидел на тюремной койке, поджав под себя ноги. Его сокамерник и друг Реймонд Элкхорн, тоже погруженный в свои мысли, с грустью посмотрел на него.

— С женщиной опять был? — спросил он.

— Нет, — отозвался Итан. — На этот раз нет. Реймонд Элкхорн сидел в углу камеры, прямо под толстой металлической решеткой, вмурованной в оконце, и ковырял спичкой в зубах.

— Тогда где же?

— В горах. Далеко отсюда! Они могут запереть мое тело, а душу — нет. Вот так, Реймонд. Мысленно я могу улететь куда хочу.

Итан смотрел, как Элкхорн — широкоплечий, коренастый, волосы до плеч — подошел к двери и, прищурившись, посмотрел в шумный коридор главной тюрьмы округа. Итан сердцем понимал, как тяжело его другу переносить лишение свободы, как ущемлена его гордость — не столько от теперешнего унизительного положения, сколько от сознания своей слабости. Они сидели вдвоем в этой постылой камере уже целую неделю, и Итан был рад, что рядом была живая душа. У Реймонда Элкхорна это был уже третий арест за вождение в нетрезвом виде. Завтра утром ему как пить дать впаяют полгода окружной тюрьмы. Общественный защитник уже сделал свое дело. Вчера Реймонд сказал Итану, что уж лучше полгода, чем год, который он наверняка получил бы, если б попал под суд присяжных.

Реймонд, оторвавшись от глазка, посмотрел на друга. Оба молчали.

— Не понимаю, как ты можешь быть таким спокойным, — проговорил после длинной паузы Реймонд. — Если б мне светило двадцать лет, я бы свихнулся.

— Отец учил меня жить духом, — отозвался Итан.

— Лучше бы он научил тебя держаться подальше от белых женщин. Именно из-за этого ты и попал сюда. Ты и сам это хорошо знаешь.

— Нет, Реймонд, — сказал Итан, гордо выставив подбородок. — Это политика. Майк Колдуэлл рвется в губернаторы и вовсю пользуется своей властью шерифа, чтобы сделать имя.

— Может, политика здесь и замешана, но, что бы ты там ни говорил, они не хотят, чтобы индейцы путались с их женщинами.

— Моя мать была белая, Реймонд.

— Вот об этом я и говорю. Ты для них как живое напоминание того, что они все так ненавидят. Полукровок, от которого забеременела одна из их женщин. Сам виноват.

— Да Бекки тут ни при чем. Она никакого отношения не имеет к тому, чти случилось в Учебном центре. Но если б даже и имела, я бы относился к ней так же, как раньше. Я люблю ее, и она меня любит.

Элкхорн задумчиво покачал головой.

— Но ведь ты прощаешь лучшие свои годы в тюрьме! — Он выбросил спичку и с угрюмым видом поджал полные губы. — Я не хотел тебе говорить, Итан, но мне тебя жаль, сказать по правде. Может быть, душа у тебя и отцовская, но белая кровь все равно выпирает. Это точно.

Итан усилием воли подавил вспышку гнева. Реймонд Элкхорн — острый на язык парень, и порой он выплескивает свою обиду и на друзей. Это было единственное, что Итану в нем не нравилось.

— Так тебе не по душе, что я полукровок?

— Я этого не сказал.

— Но подумал. Если это так, Реймонд, ты не лучше всех их, — сказал он, вставая с койки. Забросив пятерней свои черные волосы назад, он зашагал из угла в угол. — Когда мы пацанами рыбачили вместе, ты не замечал, что моя мать белая. Что же изменилось с тех пор? Бекки? Если бы, например, твоя сестра от меня забеременела, это было бы лучше? Что же, тебе нравится во мне только одна половина? В резервации, значит, я нормальный парень, а среди белых я напоминаю тебе что-то такое, о чем ты и вспоминать не хочешь?

Итан все больше распалялся от собственных слов. Он чувствовал, что злость так и кипит в нем.

— Да не думаю я ничего такого, Итан. Просто сказал, что мне жаль тебя, и это правда.

— Черт! — Итан так поддал стул ногой, что тот отлетел в сторону. Он глубоко вздохнул, стараясь успокоиться, злясь на себя, что не смог сдержаться. Он пообещал духу своего отца, что никогда больше не позволит превратностям судьбы взять верх над ним. С демонами этой жизни можно бороться только разумом. Песня его сердца — вот то единственное, что имеет значение, а не потеря свободы и даже не жалость и агрессивность его друга, как бы тяжело это ни было.

Труднее всего Итан переживал противоречия жизни. Он так старался быть достойным сыном своего отца, любил его окружение, но именно они не позволяли ему ничего забывать. И когда он влюбился в белую девушку, в его душе снова началась борьба с самим собой.

А теперь еще ребенок. Как он будет расти без отца? Неужели Итану действительно придется провести двадцать лет в заключении, только мысленно представляя горные ветры и летнее солнце?

В коридоре раздались громкие шаги. Надзиратели не упускали ни единой возможности поиздеваться. Может быть, услышали грохот падающего стула? Идут узнать, в чем дело? Реймонд, должно быть, подумал то же самое и снова прильнул к глазку.

— Надзиратели? — спросил Итан.

— Да. Этот чертов Корли и маленький, лысый, в очках.

Итан торопливо поднял стул; в эту же секунду дверь отворилась, и вошли надзиратели. Огромный тупой Корли, кривя губы в неприятной, отталкивающей улыбке, посмотрел на Итана.

— Что случилось, командир? Мебель ремонтируешь, что ли?

Итан молча смотрел на него. Корли повернулся к своему напарнику:

— А ты что думаешь, Эд? Может быть, наш парень просто расстроился? А я уж подумал, что он так хорошо нагулялся с той девкой, что ему теперь хватит на всю жизнь. Если так, то ладно, потому что не скоро еще ему доведется увидеть бабу. Ну как, Миллз, стоила она того?

И оба охранника, не дожидаясь ответа, расхохотались. Реймонд выразительно посмотрел на Итана:

«Видишь, я тебе говорил — женщина!»

Корли ткнул Реймонда дубинкой в плечо.

— Встань-ка вон к той стенке. К командиру кое-кто пришел, мы его выведем, прогуляться.

Реймонд послушно встал к задней стене камеры.

— Ко мне пришли? — переспросил Итан.

— Нам сказали:» Приведите ядовитую змею «. Это ведь ты, по-моему?

Итан не отреагировал на провокацию.

— Кто пришел?

— Узнаешь, — отрезал Корли.

Лысый охранник открыл дверь и двинулся первым. Корли жестом приказал Итану выходить. Дверь захлопнулась. Ключ повернулся в скважине.

Итан пытался угадать, кто бы это мог быть.

Отец Бекки проводил ее на самолет, чтобы она смогла навестить старшую сестру, работавшую на Гавайях по контракту. Значит, это была не Бекки, разве что она вернулась так быстро.

Представитель племени был накануне, а назначенный судом адвокат должен подойти гораздо позже, к вечеру. Его сестра Кара уехала в Айову, к семье. И должна вернуться только к самому суду. Кто же это может быть?

Корли отпер дверь в блок содержания и сильно толкнул Итана, явно провоцируя его — руки так и чесались вытянуть его дубинкой.

Итан не отреагировал: бесконтрольный гнев — проявление слабости. Он хорошо усвоил это от отца, еще в детстве.

Они прошли в комнату свиданий, где» заключенные встречались со своими адвокатами, и Итан снова подумал, что это, должно быть, мистер Мортон.

Помощник открыл дверь в крохотную комнату. Итан заглянул внутрь и удивился: прямо перед ним стоял высокий седой мужчина.

— Проходи, Миллз, — произнес Корли, подталкивая его в спину, но уже не так грубо.

Итан зашел в комнату. Мужчина посмотрел на него как на вещь на аукционе.

Кем бы он ни был, от незнакомца исходили сила и власть. Замшевый пиджак, шерстяная рубашка, ботинки. Шляпа лежала на столе. На какую-то минуту Итану стало стыдно за свою арестантскую одежду. Эта роба специально придумана, чтобы унизить человека, лишить его индивидуальности и достоинства. Хорошо, что его не обрили наголо, как в старые времена. Длинная черная грива, ниспадавшая на плечи, была его символом чести, общественного положения и этнической гордости.