За дверью висела его пижама. Увидев ее, он скинул халат и переоделся.

Сколько Ален ни силился, он ничего не мог припомнить. За всю жизнь такое случалось с ним всего раза два-три, не больше. Ванна была наполнена мыльной водой. Кто принимал ванну? Он сам или рыжеволосая незнакомка?

Он ужинал у этого кретина Бланше. Бр-р-р! Вспомнить жутко! Вероятно, ушел, хлопнув дверью? Нет… нет… Он вдруг увидел, как стоит на тротуаре рядом с Фажем. Отличный дядя! Такому всю душу открыть можно.

Да, конечно. Люди считают, что ему, Алену, все трын-трава — он ведь циник, и все же, не будь Фаж его тестем…

Перед глазами у него снова возникла фигура Фажа в длинном сером пальто, удалявшаяся, растворяясь, во мраке ночной улицы. Потом Ален пил. Неподалеку. В каком-то незнакомом первом попавшемся кафе. Обычно он в такие никогда не заглядывал. Несколько завсегдатаев — с виду чиновники — играли в карты. Они с удивлением поглядывали на него. Ему было все равно. Вероятно, его узнали по фотографиям в газетах.

— Двойное!

— Двойное? Что именно?

— Образования не хватает? Хозяин и бровью не повел.

— Если вы хотите, чтобы я налил вам из первой попавшейся бутылки…

— Виски.

— Так бы сразу и сказали. «Перье»?[3]

— «Перье» я у вас не просил. Ален набивался на скандал. Ему надо было сорвать на ком-нибудь сердце.

— Вода у вас, а не виски.

— А вы когда-нибудь в жизни пили воду? Нет, здесь он явно ни на кого не способен произвести впечатление.

— И все-таки это не виски, а вода из-под крана.

Одной стопки ему показалось мало. Он выпил три или четыре. И когда двинулся к выходу, все смотрели ему вслед.

Он оглянулся — нарочно, назло. Ну и кретины! Серийного выпуска по образцу Бланше, только на несколько ступенек ниже. Он показал им язык. Потом долго не мог отыскать свою машину. Красную, а то какую же. Желтая — это машина Мур-мур. Она в гараже. Жене она теперь не скоро понадобится.

Он попробовал представить себе жену и свояченицу девочками, это показалось ему забавным и даже чуточку непристойным. В каком месте он пересек Сену? Он вспомнил, как ехал по мосту, луна выглянула между облаков, расплескав дрожащий блеск по воде.

Он ехал разыскивать своих друзей-приятелей. Он знал наперечет все кафе и бары, где их можно найти. Кого именно-не все ли равно. У кого на свете больше приятелей, чем у него?

Не надо было жениться. Одно из двух: либо ты женишься, либо ты…

— Как никого?

— Я их сегодня не видел, господин Ален. Двойное?

— Ладно, крольчишка, наливай. Почему бы и не выпить? Больше ему ничего не остается. Никому он не нужен. Даже в редакции сегодня прекрасно обходились без него. Борис великолепно справлялся сам. Занятная личность этот Борис. Кругом, куда ни плюнь, сплошь занятные личности.

— Прощай, Поль.

— Спокойной ночи, господин Ален.

Это, кажется, было в кафе «У Жермены», на улице Понтье. Оттуда…

Он принял третью таблетку аспирина, почистил зубы, прополоскал рот, чтобы избавиться от противного вкуса. Умылся холодной водой, причесал волосы. До чего же мерзкая рожа! Просто противно.

Потом он еще куда-то заезжал. Куда? Все как сквозь землю провалились. За целую ночь он не встретил никого из своей компании. Куда они подевались? Может, нарочно, чтобы случайно не встретиться с ним? Боятся, как бы их не увидели вместе?

Он вернулся в спальню, подобрал с ковра узенькие дамские трусики и бюстгальтер, положил их на стул, приподнял одеяло.

Лицо было незнакомое, совсем юное, во сне оно хранило выражение чистоты и невинности. Губы вытянуты вперед, как у надувшейся маленькой девочки.

Кто она такая? Как очутилась здесь?

Ален покачнулся и подумал, не лучше ли снова лечь и уснуть. Набрякшие веки отяжелели — мерзкое ощущение.

Он вернулся в гостиную. Минна уже начала уборку. Она сняла с себя платье и переоделась в нейлоновый халатик, довольно прозрачный, во всяком случае, сквозь ткань густо чернели подмышки.

— Как вас зовут?

— Минна. Я уже вам говорила. Почему ее все время разбирает смех? Может, она ненормальная?

— Хорошо, Минна. Сварите мне кофе, только покрепче.

— Да, сегодня оно вам не помешает.

Он не обиделся. Она пошла на кухню, а он, глядя на ее колышущиеся бедра, подумал, что как-нибудь непременно займется ею. У него еще ни разу в жизни не было любовного приключения со служанкой. Почему-то служанками у них всегда бывали женщины немолодые, ему припоминались поблекшие, неулыбчивые, горестные лица. Вероятно, у этих созданий в прошлом были одни несчастья, и за это они злились на весь мир.

Желтая полоска на небе стала шире, а желтизна засветилась. Дождь давно перестал. За последние дни такой видимости по утрам не было Ален даже различал вдали башни собора Парижской Богоматери.

Кажется, ему кто-то должен позвонить, — всплыла обрывочная одинокая мысль. Да, ему должны звонить. И по важному делу. Он дал слово, что никуда не уйдет, пока не дождется звонка.

Из кухни знакомо и уютно запахло кофе. Минна, конечно, не догадается, что он пьет кофе из большой синей чашки — сколько магазинов он обошел, прежде чем нашел чашку, куда влезало в три раза больше, чем в обычную кофейную.

Он направился в кухню. По взгляду Минны он понял, что она сочла его появление лишь предлогом. На ее лице не отразилось ни смущения, ни испуга. Она ждала, стоя к нему спиной.

Он открыл дверцу стенного шкафа.

— Моя чашка — вот. По утрам я пью только из нее.

— Хорошо, месье.

Она снова чуть не прыснула. В чем дело? Что ей наплели про него? Ей наверняка что-то про него наговорили. Про него теперь говорят все тысячи, десятки тысяч людей.

— Сейчас подам.

Когда она вошла, он гасил в пепельнице сигарету. Вкус у табака был отвратительный.

— Нынче ночью вам небось и поспать-то не пришлось по-настоящему?

Он кивнул, подтверждая ее предложение.

— Она-то, наверно, еще не проснулась?

— А откуда вы знаете, что у меня в спальне кто-то есть?

Она прошла в угол и подняла с пола оранжевую атласную туфлю на высоченном каблуке-гвоздике.

— Их же должно быть две? Разве не так?

— Гипотеза весьма правдоподобная. Она фыркнула.

— Вот умора!

— Умора? Что умора?

— Так, ничего. Все. Вы смешной. Он обжегся своим кофе.

— Сколько вам лет?

— Двадцать два.

— Давно в Париже?

— Пока только полгода.

Он не осмелился спросить, чем она эти полгода занималась. Он недоумевал, зачем ей понадобилось идти в прислуги.

— Мне правильно сказали, что вам нужна приходящая и только на утренние часы, да? Он пожал плечами.

— Мне все равно. А вам?

— Я ищу места, чтобы на весь день.

— Пожалуйста.

— А платить тоже будете вдвойне?

Кофе немного поостыл, и он начал пить маленькими глотками. Сначала его чуть не вырвало, потом тошнота прошла.

— А ваша дама не рассердится?

— Вот уж чего не знаю, так не знаю.

— Вы ее сейчас пойдете будить?

— Наверно. Так, наверно, будет лучше.

— Тогда я заварю еще кофе. Через минуту будет готов. Вы меня позовете.

Он снова проводил взглядом ее вертлявый зад и вошел в спальню. Притворив за собой дверь, приблизился к постели и потянул за край простыни.

Рыжеволосая открыла один глаз, зеленовато-голубой, медленно оглядевший его с ног до головы. На лице Алена глаз задержался.

— Хэлло, Ален, — проговорила неизвестная глуховатым голосом, продолжая лежать все так же неподвижно.

Она хоть что-то помнила. Значит, если и была пьяна, все же не так, как он.

— Который час?

— Не знаю. Это не важно.

Теперь на него смотрели оба глаза. Она сбросила простыню, открыв небольшие упругие груди с розовыми, едва выступающими сосками.

— Как ты себя чувствуешь?

— Скверно!

— Сам виноват.

Она говорила с чуть заметным английским акцентом, и он поинтересовался:

— Ты англичанка?