Как оказалось, разница в мировосприятии может довести до трагических последствий. Пайрем была воспитана в лучших традициях целомудрия, ровным счетом ничего не зная о плотской стороне семейной жизни. Ее отец, вдовец и рьяный приверженец священных трактатов, считал, что девице незачем не только общаться с противоположным полом, но и знать о мужчинах что-либо, ибо эти знания ведут к греховному падению. Содержа свою дочь в строгости, так, чтобы она ни разу не оставалась с мужчиной (за исключением собственного отца) наедине, батюшка добился того, что Пайрем искренне считала: дети рождаются в результате поцелуя, от всех бед и болезней помогают лучше всего молитвы, а удел женщины — смирение.

И вот такая пуританка вдруг оказывается в спальне с мужчиной, пусть и мужем, а князь Зур… Исподволь, намеками и обходными путями (ибо прямо говорить о таких вещах послушница стеснялась) удалось выяснить, что супруг Пайрем, не подозревавший об особенностях мировоззрения молодой жены, начал раздеваться в спальне при свечах, причем делая это достаточно быстро. В результате девица, впервые оставшаяся с мужчиной тет-а-тет, увидела все и сразу. Чувств не лишилась (о чем, судя по всему, искренне сожалела). На мой завуалированный вопрос: «А что у него было такого, чтобы обнаженное тело вызвало панический страх?» — девушка расширила от ужаса глаза, а потом, собравшись с духом, описала татуировку на правом плече, присовокупив, что такие носят лишь продавшие душу тьме. Фир как услышал, что у Зура имеется сей занятный рисунок: роза ветров, вписанная в эллипс, тут же оживился и начал нашептывать на ухо: «Расспроси подробнее, уточни, был ли на груди клиновидный шрам, и вообще, про рубцы и раны в районе сердца».

Почему этот пункт так заинтересовал усатика, я расспрашивать не стала, чтобы не нарушать конспирацию, а вот про шрамы уточнила.

— Значит и ваш муж тоже? — в ужасе воскликнула Пайрем.

— Что тоже?

— С таким же рисунком?

Пришлось кивнуть головой, соглашаясь.

— У Ронгвальда был и, как вы правильно сказали, клиновидный шрам как раз над сердцем, и несколько других, чуть выше, обвитые странной вязью, но страшнее даже не это, а то, что он хотел со мною сделать.

— И что же? — задала я ожидаемый в данной ситуации вопрос.

— Раздеть. Я думала, поцелуя будет достаточно, чтобы подарить супругу наследника, но ему было мало, он хотел надругаться… — Пайрем начала давится слезами. — А я, я сказала, что не позволю ко мне прикоснуться, что лучше умру, чем… и выбежала из спальни. Я неслась по коридорам, не разбирая дороги, пытаясь от него спрятаться. Толкнула, не глядя, одну из дверей, оказавшуюся незапертой. А в той комнате… там была пыточная, не иначе: цепи, короткие плетки, какие-то странные маленькие шарики, соединённые тонкой цепочкой, повязки на глаза… Когда князь меня нашел, то буквально выволок оттуда и сказал, чтобы молчала об увиденном. Я и молчала, несколько дней боясь заснуть и закрываясь в своей комнате, пока муж был дома. Хорошо, что он больше не пытался повторить того, что было в первую ночь. Как только он покинул дом, я сбежала и направилась сюда…

Она еще всхлипывала, а я про себя крыла благим матом и свихнувшегося на почве фанатичной веры отца Пайрем, и монашек этого гребаного ордена. Наверняка ведь эта девчонка и им рассказала, хотя бы в общих чертах, что произошло. А они, вместо того чтобы разубедить ее, объяснить, откуда берутся дети, уверили девушку: муж — воплощение всех грехов, и если хочет она спасения души, то путь ей один — стены обители. Догадка, родившаяся в голове, требовала подтверждения, и я решилась задать вопрос в лоб:

— Скажи, а для того, чтобы здесь остаться, кроме желания что-нибудь нужно?

Пайрем в недоумении уставилась на меня, пришлось пояснить:

— Подписывать бумаги, дарственную или еще что?

— Конечно, — как само собой разумеющееся ответила послушница. — Мое приданое полностью отходит обители, а князь должен будет заплатить еще двести тысяч золотых, как мне объяснила матерь-настоятельница. Но это уже по их, драконьим, законам. Я так поняла, что муж, если жена захочет отправиться в монастырь, не должен этому препятствовать. А я вроде как сбежала, следовательно, он меня неволил… у нас такого же нет.

«Что-то мне это смутно напоминает», — подумалось вдруг. Никогда набожностью не страдала, в церковь особо не ходила и как-то не задумывалась, отчего некоторые попы ездят на «бэхе» шестой модели. А вон как: здесь «бумеров» нет, но мошну верующих адептки ордена потрошить тоже хорошо умеют.

Я смотрела на эту девочку, по годам мою ровесницу, но в душе — она же еще совсем ребенок! Наивную, запертую всю свою недолгую жизнь в своде догм и пуританских правил. И вот сейчас Пайрем собственноручно губила себя окончательно, в стенах этой обители.

Умом я понимала, что ничем помочь ей не могу. Здравый смысл вопил: «Себя сначала вытащи из всего, во что вляпалась», но я, наверное, полная дура и идиотка, раз решила объяснить послушнице хотя бы то, что произошедшее в первую брачную ночь — норма, что жить в браке можно, и эта самая жизнь намного лучше серых стен, где она заживо себя хоронит в постах и молитвах.

Уже было открыла рот, чтобы озвучить эти мысли, но призадумалась: а не сочтет ли Пайрем меня этакой мракобесьей искусительницей? Начала осторожно, как бисер на нитку, подбирать слова, вспоминая пестики и тычинки, уроки биологии, издалека.

— Знаешь, твой батюшка тебе кое-что не рассказал о супружеском долге… Видишь ли, поцелуй — это вступление, за которым идут основные аккорды.

Пайрем смотрела на меня внимательно и подозрительно, впрочем, возражений с ее стороны тоже не последовало, и я восприняла молчание как согласие и продолжила. Лекция, в ходе которой сперматозоиды и яйцеклетки были переименованы в «частицы сути, из которых и зарождается дитя, похожее на обоих родителей», и проведен краткий экскурс в женскую анатомию и мужскую физиологию, затянулась надолго. Молодая адептка слушала внимательно, лишь только кончики ее ушей алели.

— Так это получается, что князь пришел исполнить свой супружеский долг, а я… — Девушка закрыла пылающие щеки руками.

Я ее прекрасно понимала. Перестройка мировоззрения процесс не сиюминутный, но, судя по всему, Пайрем не глупа и достаточно быстро все схватывает. Вот только времени у нас было еще меньше. Требовательный стук напомнил о том, что разговор наш весьма затянулся.

Я бросила взгляд на дверь, потом на послушницу. Что же, информацию я ей дала, пусть принимает решение, от которого зависит вся ее дальнейшая жизнь. Жаль, что на раздумья у нее — лишь толика секунды.

— А теперь ответь мне: если бы у тебя был шанс вернуться к мужу и попробовать все сначала, что бы ты выбрала? Осталась здесь или рискнула?

Огромные зеленые глаза смотрели на меня с надеждой. И в них впервые за все это время я увидела блеск. Блеск не слез, а решимости, готовности бороться за свою жизнь.

— Если бы судьба дала мне такой шанс, я бы обязательно попробовала, — ответила она порывисто, но потом сникла: — но из этой обители нет обратного хода.

— Я его найду, доверься мне.

— Вы уже закончили? — донеслось из приоткрывающейся двери.

— Да, вполне, я толь… — договорить мне не дал пронзительный, переворачивающий все внутри крик, донесшийся со двора, куда выходило окно кельи.

Что-то мне подсказывало, что возмутитель спокойствия нам с Фиром знаком, а потому не стоит мешкать. Пока Пайрем с вящим ужасом смотрела на открывающуюся дверь, я схватила первое, что попалось под руку. Это оказался станок для вышивания, на котором лежала рама с пяльцами. Рушник, наполовину вышитый, полетел на пол, а вот сам станок был использован мною как метательное орудие.

Упыреобразная монахиня, входившая в этот момент в келью, инстинктивно сделала шаг назад, в коридор, в попытке ретироваться с линии полета столь специфического снаряда. Это мне и было нужно. В мгновение ока оказавшись рядом с дверью, я резко дозакрыла ее, толкнув изо всех сил.