Такие мысли проносились в моем мозгу, пока я добиралась до усадьбы Долинских. В доме было тихо, окно горело только в гостевой, да и то свет был тусклым. Я спешилась, тихо отвела лошадь обратно в конюшню и, спрятав рваное седло в ворохе соломы, поспешила в свою комнату.
Однако не успела я войти, как в коридоре показался Алексей Долинский. Он медленно шествовал прямо мне навстречу, понуро опустив голову. Большое горе было написано на его лице. В ту минуту мне стало очень жаль его, на какое-то время я даже забыла испытываемую к нему прежде неприязнь.
– А, Катерина Алексеевна, – заметив меня, проговорил Долинский-младший. – Вам тоже не спится в столь поздний час?
Я кивнула, изо всех сил напрягая мозг и стараясь понять, к чему клонит мой собеседник.
– Не хотите ли кофею откушать? – спросил молодой человек. – Я как раз приказал Гавриле приготовить мне чашечку.
Тон его был настолько жалким, что у меня не хватило сил отказаться, и я приняла приглашение. Алексей слабо улыбнулся и направился в столовую. Я последовала за ним.
– Знаете, – проговорил Долинский, усаживаясь за стол. – Я всегда думал о том, почему люди не умеют ценить то, что у них есть, пока этого не потеряют.
– О чем это вы, сударь? – удивилась я, пытаясь понять, к чему клонит мой собеседник.
– Понимаете, в последнее время мы так часто ссорились с дядей. Как много бы я отдал, чтобы сейчас хоть на мгновение вернуть его обратно и успеть попросить у него прощения за все, что было между нами, – на глазах его выступили непрошенные слезы.
Такое поведение настолько растрогало мое сердце, что я поспешила немного успокоить Алексея.
– Не переживайте, со всеми нами случаются ошибки. Не корите себя, – я старалась говорить как можно мягче. – Я уверена, что Федор Степанович еще до своей смерти простил вас, ведь он на некоторое время все же приходил в сознание.
В этот момент появился Гаврила, неся в руках поднос с кофейником и одной чашкой. По приказу Алексея слуга быстро сходил на кухню за второй чашкой, а затем немедленно удалился, снова оставив нас наедине.
– До сих пор не могу понять, чего испугалась лошадь дяденьки, – продолжал говорить Долинский-младший. – Может быть, она учуяла что-то или кого-то? – у меня постепенно складывалось впечатление, что мой собеседник уже забыл о моем присутствии и начал рассуждать сам с собой.
При виде этой картины в мое сердце начало закрадываться сострадание к убитому горем племяннику погибшего Федора Степановича. Тогда мне показалось глупым, что я могла подозревать его в убийстве собственного дяди.
– Послушайте, не было ли у вашего дяди врагов? – осторожно задала я вопрос, прерывая рассуждения собеседника.
– Федор Степанович был добрейшей души человек, какие могли быть у него враги? – искренне удивился Алексей, устало махнув рукой, и вдруг в упор взглянул на меня. – А почему вы спрашиваете? Неужели вы думаете…
– Я ничего не думаю, – перебила я, однако по выражению лица Долинского я поняла, что он мне нисколько не поверил. – А можно узнать, почему вы ссорились с Федором Степановичем?
– Позвольте, – Алексей был искренне удивлен, или скорее, даже возмущен моим вопросом. – Вы решили устроить мне допрос?
– Ни в коем случае, – отрицательно покачала я головой. – Извините, но я действительно не имела права задавать столь бесцеремонные вопросы.
Алексей замолчал, потом встал и начал мерить шагами комнату.
Я продолжала сидеть на месте и не спеша пить свой кофе. Я ждала, так как чувствовала, что Долинский намерен мне сказать что-то очень важное. И предчувствия меня не обманули. Алексей внезапно остановился и уселся на свой стул.
– Это семейная тайна, но теперь уже не имеет смысла скрывать ее перед вами, так как за те несколько дней, что вы пробыли у нас, вы стали ближе любой родственницы и мне, и моей кузине. Софья Федоровна ждет ребенка, – выпалил он.
– Неужели, – я как можно правдоподобнее постаралась изобразить на своем лице величайшее изумление, так как признаваться в том, что я знаю эту «семейную тайну», мне не хотелось.
– Да, она ждет ребенка, – повторил Долинский. – Не спрашивайте меня, кто отец этого ребенка, я не знаю его, и это даже хорошо, так как он отказался жениться на Сонечке. Однако я был представлен другу этого, мягко говоря, нечистоплотного человека, князю Артемию Валерьевичу Бушкову. Именно он предложил Софье Федоровне скрыть позор и выйти за него замуж.
– Так это же прекрасно, – проговорила я, заранее уже зная, какой за этим последует ответ.
– Да, но и Бушков скрылся. Вот уже несколько недель он не появляется в этом доме, хотя раньше, по словам Сони, не проходило и дня, чтобы он не наведывался в Воскресенское, – Алексей замолчал, стараясь собраться с мыслями.
– Может быть, он болен? – я старалась говорить как можно безразличнее.
– Вряд ли. Но вернемся к тому, с чего начинали. Так вот, после того как Бушков исчез, а время, как вы сами понимаете, в сонечкином положении не терпит, я предложил дяде себя в качестве жениха моей кузины, потому что, признаюсь честно, я люблю Соню и мечтаю, чтобы она стала моей женой. Однако дядя воспротивился этому, он всегда был против внутрисемейных браков. Мы начали ссориться. Я пытался доказать, что наш с Соней брак будет единственным разумным решением в сложившейся ситуации. К тому же в этом случае позор, которому была подвержена Софья Федоровна, навсегда бы остался нашей семейной тайной, и никто никогда не узнал бы о нем. Признаюсь, наши ссоры порой доходили до непозволительной между родственниками брани. Один раз, теперь я вспоминаю это с большим стыдом, я чуть не ударил его. Да вы же сами, наверное, помните, ведь вы пришли тогда в гостевую.
Я кивнула, всей душой желая, чтобы мой собеседник выговорился передо мною, излил все, что накипело в его измученной душе. Почему-то в тот момент мне на ум пришли строки так любимого мною Михаила Юрьевича Лермонтова, которые, как мне казалось, вполне подходят к состоянию Алексея Долинского. А строки эти вот какие:
Вот видите, уважаемый читатель. Даже будучи сыщиком, моя тетушка все равно оставалась женщиной в полном смысле этого понятия. А, как известно, сердце женщины в безграничной мере подвержено жалости и состраданию, особенно когда этого сострадания ждет молодой мужчина.
Я прервал повествование по той простой причине, что далее в романе родственницы идет добрый десяток страниц, на которых на французском и английском языках следуют философские размышления об отношениях между людьми, разбирается такое странное и в то же время прекрасное чувство человеческой души, как любовь. Но, позвольте, если бы я предоставил все это уважаемому читателю, то книга эта стала бы весьма похожа на какой-нибудь любовный французский роман девятнадцатого века, а это не вполне вписывается в общий стиль романа. Поэтому я пропускаю упомянутые выше страницы и продолжаю дальше.
После признания Алексея Долинского сердце мое прониклось к нему жалостью. Теперь я уже сама не могла поверить в то, что раньше подозревала этого несчастного человека в убийстве своего собственного дяди. Я поверила ему, мало того, я решила рассказать о своих подозрениях, касающихся смерти Федора Долинского.
– Мне кажется, ваш дядя умер не из-за несчастного случая, – осторожно начала я.
– Что? – Алексей посмотрел мне прямо в глаза, в которых было полное недоумение. – Что вы хотите этим сказать?
И тут я одним махом, как на духу, выложила ему и про свое ночное путешествие на поляну, и про мертвого волка в низине, и про подрезанное и найденное мною седло, на котором отправился на охоту Долинский-старший.
