Я развернулась и, ни слова больше не сказав, молча начала подниматься на второй этаж.

– Постойте, – окликнула меня княгиня.

Я повернулась и возвратилась к ней.

– Я все знаю, – проговорила она и, заметив, что я хочу что-то сказать, жестом остановила меня и продолжила: – Темочка поведал мне обо всем. Единственное, о чем я хотела вас попросить, когда поедете в Воскресенское, – постарайтесь не подвергать внука риску для его здоровья.

Я посмотрела прямо в глаза старой женщины. В тот момент на лице ее не было той лживости или лицемерия, которое я привыкла в ней видеть. Теперь ее глаза выражали огромную, искреннюю любовь к единственному внуку.

– Хорошо, Мария Леопольдовна, я обещаю сделать то, что вы просите, – проговорила я.

– Ну, ступайте, ступайте, – княгиня легонько подтолкнула меня к лестнице.

Артемий Валерьевич сидел у окна. В тех пор как князь пришел в себя, он заметно поправился. Если бы не мертвенная бледность на лице, то можно бы было сказать, что он вполне здоровый молодой человек. При звуке открывающейся двери Бушков оглянулся.

– Катерина Алексеевна, – он хотел подняться, схватился рукой за грудь, лицо его при этом скривилось от боли.

Однако, по всей видимости, Артемий Валерьевич никак не хотел показывать своего недомогания, поэтому тут же улыбнулся и пригласил меня сесть в кресло. Я сделала вид, что ничего не заметила, и уселась на указанное место.

– Мария Леопольдовна сказала, что вы хотели меня видеть, – обратилась я к князю.

– Да, – кивнул Бушков. – Я готов ехать в Воскресенское, – выпалил он.

– Вы уверены в том, что сможете выдержать долгую дорогу? – засомневалась я, вспомнив искаженное недавно судорогой боли лицо собеседника.

– Готов, – твердо проговорил он. – Завтра же мы выезжаем.

Я уже попросил бабушку, чтобы она приказала заложить карету.

– В том нет необходимости, – тут же поспешила я вмешаться. – Мы поедем в моей карете, и с моим кучером.

После недолгих пререканий Бушков все-таки уступил моему желанию отправляться в путь вместе со Степаном. Попрощавшись с Артемием Валерьевичем, я спустилась вниз и сообщила Сашеньке о нашем отъезде, чем несказанно ее обрадовала.

Выехали мы на следующее же утро. Артемий Валерьевич, хотя еще раны его и не полностью зажили, тем не менее, крепился и старался никак не показывать одолевавшей боли. Мы же с Сашенькой, чтобы не смущать молодого человека, старались делать вид, что не замечаем его неудобства, ведь для любого мужчины нет ничего хуже, чем обнаружить перед женщиной собственную слабость.

Да, уважаемый читатель, не могу не согласиться со своей глубокоуважаемой родственницей. Такие уж были времена, при которых мужчина действительно мог терпеть поистине невыносимую боль, только бы не показывать слабости души и тела женщине. Остается только отдать должное мужеству и терпению Артемия Валерьевича Бушкова.

А я продолжаю.

Итак, мы ехали в Воскресенское. Начался дождь, и не просто дождь, а настоящий ливень, как будто осень пыталась наверстать упущенное и отомстить за теплые деньки. Уже буквально через каких-то полчаса передвижения под бесконечными потоками воды, льющейся с небес, наша карета, наскочив на какую-то кочку, мгновенно съехала в огромную яму, да там и застряла.

Сидя в карете, мы слышали, как чертыхнулся Степан, слезая с козел и начиная на чем свет стоит ругать наши российские дороги. Я решила сама разузнать, в чем дело, и принялась выбираться из кареты.

– Что там, Степан? – крикнула я кучеру.

– Да вот, барыня, карета наша в низине застряла, чтоб ее черти взяли, – ругался мужик. – Лезли б вы, Катерина Лексеевна, обратно, сыро тут, я сам как-нибудь справлюсь.

Однако я продолжала стоять рядом с каретой, хотя и сама не понимала, зачем это делаю. Дождь бы настолько холодным и сырым, что хоть самой берись да вытаскивай эту колымагу из грязи. Сашенька тоже выбралась под дождь, а за ней показался и Бушков.

– Идите в карету, – тут же воспротивилась я.

– Пускай Степан попробует вытащить ее из грязи, а я ему помогу, – предложил Артемий Валерьевич.

– Вы уж звиняйте меня, барин, – отвечал кучер. – Но я уж сам попробую, нельзя вам в этаком состоянии за колеса браться, – он понимающе посмотрел на его руку, который молодой князь держался за раненую грудь.

Схватившись за одно колесо, Степан поднатужился и немного приподнял колесо, но и только. Карета даже не сдвинулась, мало того, другое колесо еще больше утонуло в серой жиже лужи.

– Вот что, Степан, бери-ка одну лошадь да скачи на ближайший постоялый двор, привези кого-нибудь на подмогу, – решительно проговорила я.

Кучер нерешительно взглянул на лошадей, затем на меня.

– Эх, – махнул он огромной рукой. – Видать, делать-то действительно нечего, – проговорил он и принялся распрягать лошадь.

Вскоре он уже сидел верхом.

– Я уж постараюсь побыстрее управиться, барыня, – пообещал Степан и, стегнув лошадь кнутом по крутому боку, пустился вскачь.

Мы же втроем снова забрались в карету и принялись ждать.

Дождь продолжал стучать в оконца и навевал грустные и тоскливые мысли. Сначала мы вели неспешную беседу, но потом, когда говорить стало не о чем, всех нас начала охватывать легкая дрема…

Внезапно сквозь шум дождя до меня донесся бешеный стук копыт. Сашенька тоже его услышала и открыла глаза.

– Степан возвращается, – обрадовано проговорила она.

– Сейчас посмотрим, – отвечала я, открывая дверь кареты.

По дороге в нашем направлении действительно несся всадник. Однако это был не Степан. Вместо рубашки на худом теле его болтались какие-то лохмотья. На изможденном лице его лихорадочно горели огромные глаза, и все лицо было покрыто давней щетиной.

Мне трудно словами описать собственное изумление, когда в этом, на первый взгляд, сумасшедшем всаднике я узнала Евгения Александровича Мохова. Завидев нашу карету, он принялся что-то неистово кричать, размахивая над головой одной рукой. Сначала я не могла разобрать ни одного слова, настолько неразборчивыми были эти вопли.

Тем временем всадник был все ближе и ближе.

– Люди, спасите! – вопил Мохов. – Люди!

Вскоре он доскакал до нашей кареты, да так стремительно, что я испуганно шарахнулась от него к грязному колесу, тут же испачкав юбку серой мокрой глиной.

Однако успевшая вылезти из кареты Шурочка, к моему удивлению, нисколько не растерялась. Наоборот, моя смелая подруга кинулась к взмыленному коню, пытаясь схватить его за уздечку. Я в ужасе закрыла глаза, казалось, взбесившееся животное вот-вот раздавит хрупкую фигурку Сашеньки. Но не тут-то было. Шурочке все-таки удался виртуозный трюк, она сумела схватить лошадь.

– Стой, скотина! – что есть сил завопила она.

Когда я сейчас вспоминаю тот момент, то на ум мне приходят слова нашего поэта Николая Алексеевича Некрасова, как нельзя более точно описавшие характер русской женщины: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». Правда, эти строки были написаны гораздо позже рассказываемых мною событий, но они изумительно подходят к той ситуации.

Вот это и есть тот момент, о котором я предупреждал уважаемого читателя. А именно, читая эти строки, я невольно усмехнулся бабушкиной фантазии. Без слов понятно, что моя родственница не только приукрасила события, но и сделала свою подругу просто героиней. Возможно, на самом деле Шурочка и умудрилась остановить взмыленную лошадь, однако вряд ли она делала это, когда лошадь неслась во весь опор. Но как происходило все на самом деле, мы уже никогда не сможем узнать. Об этом мы можем только догадываться. Прошу простить, я снова отвлекся, хотя и меня греет слащавая мысль, что читатель уже привык к моим вмешательствам.

Сашенька полностью оправдала слова поэта и показала себя истинной русской женщиной.

Как только лошадь остановилась, Мохов буквально повалился с нее в грязь, тяжело дыша и размахивая руками. Я все еще стояла с широко раскрытыми глазами, всеми силами стараясь оправиться от шока, который произошел со мной после всего увиденного. Я даже не заметила, как на мой крик под дождь вылез Артемий Валерьевич и бросился к Шурочке и Мохову.