— Черт побори, мы будем живыми мишенями![16]

Двое других полицейских согласились с ним. На дорогу, по которой должен был следовать кортеж, выходило больше двадцати тысяч окон. Ясно, что они не могли поставить по человеку в каждом из них. Для этого потребовалась бы целая армия, и кортеж потерял бы весь свой смысл. Поэтому окна не подвергались проверке, а когда полицейская машина повернула с Мейн-стрит на Хьюстон-стрит и Лоусон спросил, что такое Техасский склад учебников, Карри и Соррелз объяснили, что это обычный склад школьных учебников.

Можно предположить, что представители ФБР и секретной службы сделали все, что только можно было сделать. Возможно, что ведомство Карри действовало правильно, решив прекратить наблюдение за толпой в пятницу на Хьюстон-стрит и Мейн-стрит за квартал до засады Освальда, исходя из того, что движение, начиная от этого пункта, будет становиться менее интенсивным. Быть может, излишне было бы требовать от этих патрульных в Далласе, оказавшихся по соседству со складом, чтобы они, следуя примеру нью-йоркских полицейских, наблюдали за окнами. Тогда они увидели бы в окне целившегося человека. Быть может, каждый из полицейских выполнил свой долг. Быть может, удар нельзя было отвести. Быть может, теперь уже поздно говорить об этом.

И все же, и все же…

Запоздалые рассуждения имеют свой смысл. Со временем все тайное становится явным. Одна из тайн скрывалась в досье ФБР у Хости, о другой — догадывался Соррелз. Поскольку капитан Халлет находился в своем кабинете в восточном крыле Белого дома в эту среду вечером 20 ноября 1963 года, в самой резиденции скрывалась третья тайна. Четвертая незаметно промелькнула в доме министра юстиции по адресу Чейн Бридж-роуд, 4700, штат Виргиния, позднее в тот же вечер.

Как и прием судей, это место не было подходящим для предзнаменований. В старинном доме, перед которым стоял большой почтовый ящик с надписью «Р. Ф. Кеннеди», вовсю веселились. Около шестидесяти близких друзей собрались отпраздновать тридцативосьмилетие хозяина дома.

Один из гостей, Кен О’Доннел, ушел из дома Роберта Кеннеди, но две детали, запавшие в память, не давали О’Доннелу покоя. Через несколько дней эта тревога, подобно возродившемуся духу, напомнила о себе. Жена комментатора телевидения Дэвида Бринкли спросила о напряженной обстановке в Техасе. О’Доннел, молчаливый, как обычно, ничего не ответил ей.

Позднее Боб Кеннеди спросил его:

— Вы видели это письмо Байрона Скелтона? О’Доннел кивнул: он видел его, это письмо.

Целый месяц члена Национального комитета демократической партии от Техаса Байрона Скелтона не оставляли мрачные предчувствия. Это было само по себе необычным, потому что никто никогда не мог бы упрекнуть его в излишней чувствительности. Ему было под шестьдесят, он был старшим партнером в адвокатской фирме «Скелтон, Броумер и Кортни», директором Первого национального банка в Темпле, штат Техас, оставив пост президента Торговой палаты Темпля. Его аккуратные черные костюмы, мягкий голос и седые пышные волосы делали его воплощением респектабельного южанина. Три года назад он сыграл ведущую роль в организации исторического столкновения католика Кеннеди со скептически настроенными протестантскими священниками Ассоциации пастырей Большого Хьюстона. Своими действиями в Хьюстоне Скелтон заслужил уважение и благодарность президента. Теперь Кеннеди должен был повторить на высшем уровне свою поездку по городам штата. Член Национального комитета демократической партии штата должен был бы испытывать по этому неводу чувство гордости и торжества.

Но Скелтон их не испытывал. Он был обеспокоен. Программа поездки президента предусматривала останов» ну в Далласе, а Скелтон наблюдал этот город в последнее время со все возрастающим чувством тревоги. Атмосфера там была настолько накалена всякого рода подстрекательскими заявлениями, что он был по-настоящему озабочен. Неустойчивого, легко поддающегося внушению человека, «типа со странностями», как он говорил своим друзьям, без труда можно было бы побудить к действиям. В результате 4 ноября Скелтон решил принять меры.

«Откровенно говоря, — писал он министру юстиции в это утро, — я испытываю тревогу в связи с предстоящей поездкой президента Кеннеди в Даллас». Ссылаясь на одного весьма известного жителя Далласа, который недавно заявил, что «Кеннеди является нежелательным для свободного мира», Скелтон писал, что «человек, который может сделать такого рода заявление, способен на нести президенту ущерб», и приходил к заключению, что «чувствовал бы себя лучше, если бы маршрут президента не предусматривал Далласа». Он просил «серьезно рассмотреть» вопрос об отмене остановки в Далласе.

Скелтон не ограничился этим. Через два дня он написал Уолтеру Дженкинсу, который был правой рукой Линдона Джонсона, письмо, в котором высказывал дальнейшие опасения насчет Далласа. Скелтон писал Дженкинсу, что предпочел бы, чтобы президент и вице-президент исключили Даллас и. » своей программы. Но Скелтон и этим не ограничился: через недолю он вылетел в Вашингтон и встретился там с членами Национального комитета демократической партии Джоном Бейли и Джерри Бруно. В долгой беседе с Бруно Скелтон подробно обрисовал политическую обстановку в Далласе и изложил свои опасения в этой связи.

— Там небезопасно, — повторял он. — Независимо от взятых ранее обязательств, Даллас следует миновать.

Результаты всех усилий Скелтона были равны абсолютному нулю. 8 ноября министр юстиции, который знал Скелтона как серьезного человека, все же переслал его письмо О’Доннелу, который счел, что подозрения Скелтона не имеют оснований. И Дженкинс и Бруно решили, что Скелтон просто обижен, что его и миссис X. Х — Вайнерт, представительницу Техаса в Национальном; комитете демократической партии, не включили в число сопровождающих президента в его поездке. Действительно, они имели основание чувствовать себя обойденными. То, что ни со Скелтоном, ни с миссис Вайнерт не советовались по поводу поездки Кеннеди (о которой они узнали из газет), было грубым нарушением политического этикета. Объяснялось оно настоятельным требованием губернатора Коннэли, чтобы Белый дом не имел дела ни с кем, кроме него самого. Бруно признался в этом Скелтону, а Дженкинс решил поговорить об этом с губернатором. То, что Скелтона обошли, было сравнительно малозначащим фактом, но безопасность президента являлась или должна была быть вопросом первостепенной важности. Скелтон так считал, и он приложил большие усилия, чтобы внушить это другим.

Даже если бы Кеннеди знал об опасениях Скелтона, он все рано отправился бы в Даллас. О визите было объявлено заранее, город ждал его, и отступать на столь поздней стадии было крайне неудобно. Кеннеди был не из тех, кто прячется. Подобно Черчиллю, он считал:, что главное — это мужество, остальное придет само собой. К тому же, как напоминал он об этом конгрессмену Хейлу Боггсу, президент Соединенных Штатов Америки — это президент всех штатов. Он не может допустить, чтобы его запугали в каком-либо из них. Угрозы, как и исполнение в честь президента гимна «Слава вождю», связаны с его должностью. Еще до того как Кеннеди официально вступил на свой пост, страдавший умственным расстройством человек по имени Ричард Пол Павлик привязал к своему телу проволокой семь шашек с динамитом, пытаясь взорвать себя и новоизбранного президента. В течение первого года пребывания Кеннеди на своем посту в Белый дом поступило около тысячи писем с угрозами. Некоторые из них были довольно устрашающими. Но все они казались какими-то нереальными, потому что встречи с восторженными людскими толпами говорили совсем о другом. Так было дома, так было за границей. Всюду, куда Жаклин Кеннеди следовала за своим мужем, она видела массовые проявления теплых чувств. Она даже не могла себе представить, чтобы кто-нибудь бросил в него даже помидор.

Кеннеди понимал, конечно, что быть президентом — значит подвергаться опасности. Всякий глава государства знает, что он подвергается особому риску. Как заметил итальянский король в 1897 году, избежав кинжала убийцы: «Таков риск, связанный с профессией». (Позднее этого короля все-таки застрелили. ) Газетная вырезка об этом событии вдохновила человека, который убил президента США Уильяма Маккинли. Франклин Рузвельт сказал однажды жене: