В то же время поведение людей, оказавшихся в совершенно аналогичных условиях, отличалось самым невероятным образом. Жаклин Кеннеди и Нелли Коннэли стояли буквально в двух шагах друг от друга, ожидая известий о состоянии их тяжело раненных мужей, и обе знали, что раны президента смертельны. И если в таких условиях вообще могла идти речь о каком-то этикете, то супруге губернатора, несомненно, надлежало натворить первой. Однако она этого не сделала. Жаклин первой обратилась к ней и тихо осведомилась о состоянии Коннэли. Вначале Нелли ничего не ответила. Обратившаяся к ней женщина показалась ей незнакомой, затем она отрывисто сказала:

— Он выживет. — И это было все.

Сенатор Ральф Ярборо внезапно начал истерически кричать и никак не мог остановиться. Его отвели в кабинет заведующего лабораторией переливания крови. Он не переставая вопил срывающимся голосом:

— Он умер! Какой ужас! Какой ужас!..

Мэр города Далласа Кэйбелл, наоборот, не произносил ни слова: подобно О’Доннелу он замкнулся в себе, а в тех случаях, когда обстоятельства вынуждали его сказать что-то, он отказывался призвать реальность случившегося. Стоявшие рядом с ним слышали, как он шепотом произносил:

— Нет, этого не было!

Корреспондент журнала «Таймс» Хью Сайди с каким-то остервенением все записывал. Позднее он сам не сумел разобрать даже половины своих записей.

Боб Баскин попросту уехал в деловую часть Далласа и зашел в редакцию своей «Морнинг ньюс», чтобы поговорить с друзьями и узнать, не произошло ли чего-нибудь нового в мире.

Отсутствие надлежащей охраны позволило посторонним беспрепятственно проникать в госпиталь. К счастью, лабиринт госпитальных коридоров сам по себе надлежаще защищал Линдона Джонсона от посторонних взоров. Он был упрятан в самом центре здания, в недрах отделения перевязок. Его так запрятали, что, когда наступило время отъезда из госпиталя, потребовался специальный проводник, чтобы вывести его наружу.

Для деятельных людей пассивность в эти минуты была совершенно невыносимой. Поэтому сгрудившиеся в госпитале люди отдавали какие-то бессмысленные приказы, заказывали или пытались заказать абсолютно ненужные междугородные телефонные переговоры, кричали (как это делал Ярборо) или покидали свой пост (Баскин). А в тех случаях, когда нельзя было найти оправдания для тех или иных действий, они тут же изобретались и принимались за чистую монету.

Эпидемия безрассудства охватила не только ближайшее окружение президента. Она распространилась и на медицинский персонал госпиталя. В отделении «скорой помощи» зазвонил телефон. К телефону подошла старшая медицинская сестра Дорис Нельсон, которая тут же продемонстрировала, что и у нее отсутствует иммунитет против Этой эпидемии. Она с удивлением выслушала, как один из терапевтов госпиталя спросил, что ей надо. Она ответила: — Ранен президент.

— Да, — нетерпеливо сказал врач, — ну, что еще нового?

Губернатор Коннэли почувствовал, что кто-то трогает его одежду. Затем он услышал чей-то голос; — Я снял с него пиджак и рубашку, В ответ кто-то пробормотал:

— Никак не справлюсь с брюками.

Последовало несколько болезненных рывков. В отчаянии Коннэли простонал;

— Разрежьте их!

Наступило молчание. Сам того не сознавая, губернатор только что напомнил врачам о хорошо им известном и практикуемом в госпитале порядке раздевания тяжелораненых пациентов.

Наиболее далекими от реальности оказались работника канцелярии госпиталя. Им прочно вбили в голову, что при любых обстоятельствах главное — это бумага. Привычный ритуал бюрократического оформления был для них желанным убежищем, где можно было укрыться от окружающего хаоса.

Имя «Кеннеди, Джон Ф. » было пунктуально занесено в журнал с пометкой о времени поступления — 12. 38. Не менее скрупулезно было установлено, что пациент мужского пола, белый. Ему был присвоен номер для жертв несчастных случаев 24740. В графе «основные жалобы» было написано «ОР» — «Огнестрельное ранение». У «Коннэли, Джона» за № 24743 была аналогичная жалоба. Его имя было зарегистрировано тремя строчками ниже имени президента, после белой пациентки с кровотечением изо рта и цветной женщины с жалобами на боли в брюшной полости. (В действительности, как известно, губернатор поступил в госпиталь ранее всех остальных. ) Такая неразбериха продолжалась весь остаток дня. Разъяренный начальник госпиталя Прайс пригрозил уволить одного из самых ревностных регистраторов. Но даже эта угроза не помогла: все заносилось в бесконечные анкеты и раскладывалось по полочкам бесчисленных карточек. Исключений не допускалось.

Лэрри О’Брайен вбежал в госпиталь вместе с конгрессменами Альбертом Томасом и Джеком Бруксом. Где-то по пути к хирургическому отделению он ошибся и повернул не в ту сторону. Перед ним была стойка, за которой высилась дама в очках.

— Минуточку, — сказала она безапелляционным тоном и протянула ему чистый бланк и ручку. В полном замешательстве он послушно стал выписывать на регистрационном бланке печатными буквами «О’Брайен, Лоренс Ф. ». Затем он остановился, как будто его поразила молния: тут только он понял весь идиотизм своего поведения. Бросив ручку и бланк, он помчался по незнакомым коридорам, разыскивая своего президента.

Тело Джона Кеннеди покоилось в самом центре смятения, охватившего людей. Между ним и внешним миром появилась, словно непроницаемая стена, ответственность тех, кто находился в палате № 1. Здесь, в этой комнате, не было нужды в мнимой ответственности. Собравшиеся здесь мужчины и женщины знали цену каждой секунды, а привычное чувство дисциплины накладывало на их действия отпечаток размеренности и даже своеобразного спокойствия. Руки людей механически подавали инструменты, поворачивали рукоятки аппаратов. Пальцы в резиновых перчатках тянулись, схватывали, сжимались, бесшумно подчиняясь одним им известному ритму. Это была хорошо знакомая ее участникам битва. Они сражались с помощью испытанного оружия, используя все известные приемы. Они продолжали сражаться даже после того, как им стало ясно, что битва безнадежно проиграна.

Да, ее исход был предрешен! Рана на шее (а в те мгновения врачи, у которых не было временя перевернуть тело, были убеждены, что именно здесь пуля впилась в тело) была небольшой и мало кровоточила. Неизмеримо серьезнее обстояло дело с ранением черепа. Именно оно было источником обильного кровотечения, начавшегося еще на Элм-стрит и непрерывно продолжавшегося во время пути в госпиталь, погрузки на носилки и на всем протяжении коридора, ведущего в палату. И даже здесь, в палате, не удавалось его остановить. Старшая сестра Дорис Нельсон была в крови. Каждый, кто находился вблизи от пациента, был залит его кровью. Казалось, к этому времени в сосудах Кеннеди не должно было остаться ни капля крови. Однако его могучее сердце продолжало биться. Почти полтора литра алой жидкости залили алюминиевую каталку, простыни, пол и стоны.

Другая старшая хирургическая сестра, Диана Боурин, и медсестра Маргарита Хинчклиф быстро раздели президента, оставив на нем лишь трусы и медицинский корсет, поддерживающий больной позвоночник. Затем они сложили его вещи на полку в углу палаты. Большое полуобнаженное тело Кеннеди было лишено каких-либо внешних повреждений. Он лежал на спине на подстилке из черной кожи. Широко раскрытые глаза разошлись и невидящим взором как бы уставились в одинокую лампу, ярко светящуюся на потолке. Первым в палату вошел дежурный врач Чарлз Каррико, молодой хирург-ординатор, лет двадцати с небольшим. Быстро осмотрев президента, он установил, что пульса нет и кровяное давление упало до нуля. Однако в теле Кеннеди все еще теплилась жизнь. Еще можно было видеть медленные, агональные дыхательные движения и ощущать редкие удары сердца. Каррико приступил к оказанию неотложной помощи. Он ввел раненому через рот трубку для очистки дыхательных путей. Затем с помощью катетера начали вливание раствора Рингера с лактатом — особый тип физиологического раствора. Тихим голосом врач торопливо осведомился о группе крови Кеннеди. Медсестра мгновенно выскочила в коридор.