– В Анатолае. Я несколько лет был их тираном.

– А потом что же?

– Надоело.

– Бывает. На меня тоже находит иногда. Думаю бросить бы все, отправиться странствовать. Веришь ли, Циркон под боком, а я там ни разу не был.

– Это случается… Я тоже много где не был.

Эрастофен размял похожие на бледных червей пальцы и принялся расстегивать шубу. Под беличьим мехом обнаружилась шитая серебром черная тога.

– С едой, я гляжу, у тебя плохо.

Истессо развел руками.

– Поиздержался. Караваны ходят редко. А два дня назад парочка заглянула. Влюбленные. Из дома убежали.

Альбинос кивнул:

– Понимаю. Дочки деспотичных баронов не задумываются о том, чтобы прихватить в дорогу жареную индейку. Зато в их багаже всегда есть лютня, недошитый гобелен и засушенная меж страниц тетрадки роза.

– Ничего. У меня бобы остались, могу сварить. А если останешься на пару деньков, то вернутся ребята. Понанесут всего чего, пир устроим. Хорошо будет!

– Спасибо. Но у меня своей еды навалом. С хорошим человеком чего не поделиться? Тиропитаки тебя устроят?

– Что-что?

– Анатолайские пирожки с сыром.

– Давай.

Зашуршал пергамент. На столе появилась баранья нога, запеченная с чесноком, кусочек сыра (вопросник маэстро Квоты спасовал бы перед ним), пирожки, лосось с фаршированными перцами.

Альбинос почесал в затылке:

– Если поискать, найдется немного анатолайского салата. Только куда я его дел? Эй, Маггара!

Чайник что-то неразборчиво пропел.

– Наверное, в кармане. – Эрастофен принялся выворачивать подкладку.

Вода в котелке закипела, и Хоакин достал с полки мешочек с заваркой.

– С чаем повремени, – попросил Эрастофен. – Вода нам еще понадобится. А то какое Грошдество без винишка?

– Хорошо. – Мешочек с чаем отправился обратно на полку. – Огня добавить?

– Пока не надо.

Эрастофен достал из-за пазухи табакерку, раскрыл и постучал ногтем по жестяной крышке. Из табакерки выглянула любопытная мордочка.

Огненная элементаль. Саламандра.

В университете Града Града Хоакин изучал Реальность Огня. На втором курсе или на третьем, сейчас уже трудно вспомнить. Это была одна из немногих лекций, которую он не прогулял. Рассказы о других реальностях ему нравились, наверное, потому, что в этой жилось не очень уютно… Но Хоакин скоро усвоил, что легче изменить существующий мир, чем найти другой, полностью удовлетворяющий его вкусам.

– Нравится? – спросил Эрастофен. – Инцери зовут.

– Нравится, – честно ответил Хоакин. И добавил: – Но ведь саламандры не покидают План Огня?

– Инцери особенная. Я бы сказал, что это передовая, прогрессивная саламандра. Надежда круга первоэлементов.

Ящерка что-то прострекотала и спряталась в табакерку.

– Стесняется. Ей недавно шестнадцать стукнуло. Шестнадцать веков то есть. Рекомендую. Любознательна, мила, непосредственна. Инцери! Инцери, выходи!

Чайник выдал переливчатую трель.

– Да, да, конечно, – согласился альбинос, – так и сделаю.

Он нацепил на нос очки и произнес заклятие:

С каждым словом речь его звучала громче и громче. Последнюю строчку он повторил еще раз:

Алый лепесток порхнул из его рук. Мелькнуло пылающее тельце элементали, и пламя в очаге расплылось маслянистыми клубами.

– Эй, эй! – замахал руками философ. – Хватит, Инцери. Довольно!

Огонь ревел, бился, закручиваясь сине-золотыми спиралями. Казалось, будто пламя состоит из одних лишь лап и хвоста крошечной элементали. Инцери металась, прыгала, выплясывала – отдыхала после долгого путешествия в табакерке.

В хижине стало жарко.

– Воду сюда, – приказал Эрастофен.

Хоакин протянул гостю котелок. Тот взял прямо за горячую дужку, поднес к очагу. Из пламени вылепилась любопытная мордочка, ткнулась в жестяной бок.

Вода забурлила.

– Славно, славно. – Философ понюхал воду и зажмурился. – Высший сорт. Что варить будем? Глинтвейн? Гранитром? Или тугрегский туфарак?

– Без экзотики. Так, чтобы Грошдество встретить.

– Я знаю тридцать четыре грошдественских рецепта. Но ты прав. Для начала надо что-то полегче.

Он достал маленький серебряный половник и протянул Хоакину:

– Мешай. Три раза посолонь, пять – против, крест-накрест и еще девять противосолонь.

– Посолонь – это куда?

Эрастофен показал. Хоакин принялся размешивать воду.

С каждым кругом она меняла цвет. Среди шоколадных волн раскручивались янтарные ликеровороты, вспыхивали брусничные искры, разливалась полынная зелень. Скрежет и постукивание серебра перешли в томное бурление. В воздухе расплылась свежая анисовая струя, повеяло гвоздикой.

Жидкость поволновалась, поволновалась и обрела благородный оттенок гранатового сока.

– Все. Готово.

– Дай попробовать.

Послышалось бульканье. Кадык философа заходил вверх-вниз, тонкая алая струйка скользнула по подбородку.

– Ах, славно! – Эрастофен вытер винные усы и поставил котелок на стол. – Углы сбиваешь. Помешивать плавней надо. А так – неплохо получилось.

Хоакин тоже приложился к котелку. В черной книге не раз рассказывалось, как заезжие маги пытались наложить на, разбойника чары. Кончалось это тем, что Истессо чихал, и начиналась комедия. Волшебники обычно нервничают, когда собеседник называет их чужим именем.

Особенно если это имя – Бизоатон Фортиссимо.

В тот раз обошлось. Эрастофен, может, и злодей, но и ему не справиться с законом Грошдества. Колдовское вино получилось в меру крепким, душистым и ароматным. Из пряностей, что входили в него, Истессо с уверенностью мог назвать лишь лавровый лист и корицу.

– Настоящий песо кларет, – воодушевился философ. – Твое здоровье, разбойник!

– Твое здоровье, Эрастофен из Чудовиц.

Небо над черными верхушками сосен чуть порозовело. Волшебная ночь уходила, уступая место грошдественскому утру.

– Эрастофен, послушай…

– Хочешь чего ты, дитя деревудских чащобищ? Или тревожишь меня, чтоб гордыню потешить надменно?

Хоакин собрался. За песокларетом следовали галь-кабсент и супесчаникэль. До народных песен не дошло, но слова давались разбойнику с трудом. Поэтому он старался выражать мысли как можно короче. Анатолаец же, наоборот, перешел на родные гекзаметры.

– Я – капитан. Капитан вольных стрелков. Понимаешь?

– Знание это вселяет в меня беспокойство.

– Правильно. Ты в гостях. У меня. И есть обычаи.

– …кои я чту, подчиняясь богам громоносным, – подхватил Эрастофен.

От выпитого лицо его стало похоже на старый сугроб. Красные глазки смотрели настороженно.

– Это – пир. Я – разбойник. А ты должен заплатить. За пир. Понимаешь?

Шутки кончились. Философ близоруко прищурился, бледная рука его потянулась к котелку. Хоакин подтолкнул котелок поближе, едва не уронив.

– Дело сие, чую я, промедленья не терпит. – Эрастофен пошептал что-то, поводил над остатками вина ладонью. Затем отхлебнул и зажмурился.

Когда же он открыл глаза, пьяное благодушие ушло из его лица. Альбинос оказался трезв, словно и не было позади разгульной ночи.

– Пей, – протянул он Хоакину котелок.

Стрелок с опаской посмотрел на бурое месиво. В нем плавали волоконца водорослей, подозрительные комки и сухие колосья. Жидкость явственно отдавала болотом.

– Пей, не смотри на него. И не нюхай.

Истессо подчинился. После первого же глотка ледяная стрела ударила в мозг и завибрировала там. Она отразилась от макушки, пошла вниз, очищая от мути глаза, заставляя сердце биться чаще и ровнее. В животе поднялся вихрь. Печень поначалу взбунтовалась, но скоро сообразила что к чему и благодарно успокоилась.